"Героический эпос даже на архаической стадии повествует об историческом прошлом народа, представляя это прошлое обобщенно... Исторические воспоминания в архаическом эпосе, в той мере, в какой они обобщены... пользуются языком не политической истории, а сказок и мифов. Мифологические образы здесь являются средством обобщения... Сказочно-мифологические концепции... пронизывают самую суть представлений о народном прошлом, и их нельзя отделить" 8 .

Таким образом, происходит очень любопытный процесс, когда исторические события и исторические персонажи мифологизируются; процесс этот уходит корнями в глубь тысячелетий и, самое интересное, продолжается до сих пор.

Историзация мифа

Далее пошел обратный процесс: процесс историзации мифа. В то время как значение истории в жизни человечества возрастало, отношение к мифу изменялось, причем не в направлении признания или отрицания, а в попытках подчинить его различным наукам, которые, в принципе, и выросли из мифологического мышления. В том числе и истории. Опять же, попытки эти продолжаются до настоящего времени.

Интересна судьба мифа о Троянской войне. Подвести под него историческую основу попробовали еще в IV в. до н. э. Фукидид, например, посвящает ему часть своей работы о Пелопонесской войне, причем Троянская война в его восприятии не миф, а факт исторической реальности. Подобное происходило и с таким героем мифов как Геракл. Его деяния пытались очистить от мифологической шелухи. Геродот, например, а еще раньше — Гекатей из Милета. Также мифы переходили в ведение философии. Из них, в первую очередь, вычленялась определенная символика. Впрочем, история и философия не так уж далеки друг от друга, если воспринимать их как науки об эволюции человеческого сознания.

Вообще, зависимость взаимоотношений мифа и истории от человеческого сознания очень велика. Миф, воспринимаемый как определенная нравственная схема, оказывает огромное влияние на реалии истории, иногда ассимилируя их.

"Мифологичность сохраняется не в силу своей собственной устойчивости, а потому, что применяется к житейским обстоятельствам, становится образом постоянно обновляющегося значения" 9 - говорит академик А.А. Потебня.

Действительно существовавшие исторические герои под воздействием мифологического мышления приобретали черты героев мифологических. Причем происходило это и по воле самого реального лица, и по воле тех, кто создавал предания о нем. "Функция предания - в мифологическом корректировании истории, превращении бессодержательной с мифопоэтической точки зрения цепи событий в набор осмысленных, т.е. канонических сюжетов, в приписывании историческим персонажам таких свойств, которые позволяют им быть значимыми персонажами и с фоль-клорно-мифологической точки зрения" 10 .

В "Песни о Нибелунгах" действует, наряду с мифологическими персонажами, персонаж исторический - Атцель, то есть Атилла, вождь гуннов. Бывает и так, что мифологический персонаж попадает в реальную историческую обстановку - вспомним Беовульфа. Наконец, даже летописцы, то есть люди, которые должны, в принципе, объективно фиксировать факты истории, не свободны от мифологического мышления. Современники Иоанна Грозного утверждали, например, что в 1570 году в Новгородском погроме было казнено от 20 до 60 тысяч человек. В XIX веке историки называли цифру 40 тысяч. Это неправдоподобно, поскольку население Новгорода не превышало 30 тысяч даже в годы расцвета. Сейчас известно, что в Новгороде погибло от двух до трех тысяч человек (сведения из отчета Малюты и синодика самого Грозного. Они не преувеличивали).

Однако, в первую очередь, наслоение мифологии на реальную историю зависело от того, когда создавались произведения, описывающие исторические события.

"Героико-исторические произведения создавались не только участниками событий, которые отражены в этих произведениях. Создавались они и позже лицами, которые не были даже современниками этих событий. Другой значительной частью этого раздела народной словесности является эпическая обработка традиционных, давно сложившихся произведений... то есть исторические имена и события присоединялись к существующим сюжетам. Именно в этом и есть одна из специфических черт народного творчества" 11 .

Таким образом, мы можем проследить цепочку взаимоотношений мифа и истории. Преобладание то одного, то другой создавало крайне интересные модели реальности - и литературы. Однако нельзя сказать, что взаимовлияние мифа и истории завершилось чьей-нибудь победой: этот процесс продолжается. Мы до сих пор можем наблюдать такие явления, как мифологизация истории или историзация мифа. Как правило, последнее - привилегия литературы, но первое с успехом применяется в повседневной жизни.

Благодаря эффекту иллюзии правды (тенденция верить, что информация правдива, когда ее повторяют много раз), мы часто оказываемся в окружении лжи, и мировая история не исключение. Многие факты, которые нам рассказывали на уроках истории в школе, оказались ложью.

Миф: Греки подарили троянского коня, чтобы завоевать Трою.

Правда: Целью и правда было покорение Трои, но коварного дара не было. Вместо этого греки создали осадное орудие, похожее на лошадь. Так им удалось сломать стену и попасть в город.

Миф: Архимед открыл свой знаменитый закон, лежа в ванной.

Правда: На самом деле вода, вытесненная из ванной, не имеет ничего общего с выталкивающей силой, открытой Архимедом. Этот метод позволяет только измерить объем. Но не исключено, что Архимед был вдохновлен водными процедурами.

Миф: Менделеев увидел периодическую таблицу химических элементов во сне.

Правда: Сам ученый опровергал всю эту историю со сном, говоря: «Я над ней, может быть, двадцать лет думал, а вы думаете: сидел и вдруг… готово». А историю про сон придумал его друг А.А. Иностранцев, чтобы развлечь своих учеников.

Миф: Клеопатра была египтянкой.

Правда: Знаменитая египетская царица имела греческое происхождение. Клеопатра родилась в Александрии, является потомком династии Птолемеев, которая взяла под контроль Египет.

Миф: Пирамиды построили рабы.

Правда: Существуют неопровержимые доказательства, что пирамиды строили не рабы и не евреи, а свободные рабочие, профессионалы в области строительства.

Миф: Диоген жил в бочке.

Правда: Диоген просто не мог жить в бочке, потому что древние греки не умели их делать. Он жил в питосе - большом глиняном сосуде, где хранилось масло или вино.

Миф: Пиратами были только мужчины.

Правда: Удивительно, но не только мужчины плавали по морям и океанам, охотясь за сокровищами. Женщины-пираты составляли им хорошую конкуренцию и по жестокости ничуть не уступали мужчинам.

Миф: Аборигены съели Кука.

Правда: Причинами смерти Кука стали слухи об убийстве англичанами нескольких гавайцев и вообще о странном поведении Кука. Все это побудило аборигенов начать воинственные действия. Убили Кука, предположительно, ударив в затылок копьем. Но никто его не ел.

Миф: Гладиаторы всегда убивали друг друга.

Правда: Самые опытные и квалифицированные воины стоили очень много денег, и многие из них прожили долгую жизнь. Анализ останков показал, что это были гладиаторы, которые участвовали в более чем ста боях и прожили 25-30 лет, что соответствовало средней продолжительности жизни в Римской империи в то время.

Миф: Викинги носили шлемы с рогами.

Правда: Когда мы думаем о викинге, то представляем себе человека с бородой и в рогатом шлеме. Однако археологические раскопки показали, что викинги не были фанатами этой моды. В действительности шлемы с рогами были непрактичными и их надевали только во время ритуалов.

Миф: Прежде чем отправиться в Крестовый поход, рыцари надевали на жен пояса верности.

Правда: Мы все знаем о поясе целомудрия, гарантирующем верность любимого человека. Однако на самом деле они никогда не использовались и все связанные с ними истории - мифы. Женский пояс целомудрия не более чем символ верности, а пояс целомудрия для мужчин больше похож на часть брони.

Миф: Король Артур был реально существующей личностью.

Правда: Артур никогда не существовал. Его имя, вероятно, было присвоено другому человеку, известному под другим именем в традиционной истории. И есть огромное количество людей, которые проявили существенные черты Артура.

Миф: Сальери отравил Моцарта.

Правда: У Сальери не было никаких мотивов убивать Моцарта. Он был знаменит и гораздо более успешен, чем Моцарт. С Сальери даже сняли все обвинения при жизни.

Миф: Все античные статуи белого цвета.

Правда: Античное искусство ассоциируют с белым цветом. Удивительно, но здания и статуи когда-то были ярко окрашены, но со временем краски стерлись. Сейчас настоящие цвета можно увидеть с помощью ультрафиолета.

Миф: Винсент Ван Гог отрезал себе ухо.

Правда: Эта легенда даже легла в название синдрома, когда человек сам себе делает операцию. Однако Ван Гог не отрезал себе ухо. Он лишился мочки во время ссоры с другом Гогеном.

Миф: Уолт Дисней нарисовал Микки Мауса.

Правда: Микки Мауса нарисовал аниматор Аб Айверкс. Тем не менее Уолт Дисней сыграл определенную роль в создании персонажа. Когда появились мультфильмы с Микки, он говорил голосом Диснея.

Миф: Ковбои любили устраивать перестрелки.

Правда: На самом деле этот стереотип был создан западными фильмами.

Миф: Иван Грозный убил своего сына.

Правда: Ни в каких хрониках нет подтверждения, что смерть царевича Ивана была насильственной. Более того, из письма царя в Москву можно предположить, что его сын умер от болезни. Это подтверждают современные исследователи.

Миф: Математика была исключена из списка наук, за которые присуждается Нобелевская премия, потому что жена Альфреда Нобеля изменила ему с математиком.

Правда: Альфред Нобель никогда не был женат. А Нобелевская премия не присуждается за достижения в области математики, потому что она была признана абстрактной наукой.

Миф: В Спарте слабых новорожденных сбрасывали со скалы.

Правда: Согласно легенде, новорожденных бросали в яму. Но, проанализировав останки, извлеченные из ямы, ученые пришли к выводу, что останки принадлежали 46 мужчинам в возрасте 18-35 лет, а значит, младенцы не пострадали.

ГЛАВА I. Теоретико-методологические основы

Политической мифологии

Реальность мифа

Как отмечал К.Хюбнер, в мифе нет природы в нашем сегодняшнем ее понимании – мир природы и мир человека неразрывно связаны в силу соединения материального и идеального. Для мифически мыслящих древних греков профанная и божественная истории неразрывно сплетены друг с другом. Это отражено, например, в том факте, что у греков договор, не предполагающий немедленного исполнения, требовал клятвы, приносимой в храме.

Реальность мифа связана с реальностью того рассказа, который повествует о некоем изначальном божественном явлении, чудесной истории происхождения сегодняшней реальности (архе). Миф отражает процесс становления – в природе и обществе. В современности деяние нуминозного существа идентично повторяется, как повторяются явления природы и социальной жизни. Порядок природы и социальная иерархия связаны с божественным порядком. Миф, таким образом, отражает фундаментальные черты реальности, которые либо недоступны современной рациональности, либо игнорируются и скрываются ею. С социальной точки зрения, миф есть условие существования современного общества, ибо без него все современное социальное устройство ставится под сомнение.

Сравнение мифа и науки, как показывает Хюбнер, вовсе не говорит о том, что научная онтология имеет какие-то преимущества перед мифической. Миф не менее реален, что другие онтологические формы. Особую роль придает ему изначальная первичность, увязка с ним всех форм человеческой жизни. Реальность мифа состоит в том, что он реален для человека, погруженного в этот миф. А утверждать, что мир человека полностью лишен всяческих мифов, не может никто. “Неизвестно даже, не ближе ли наша практическая и личная жизнь к мифу, чем к науке. Может оказаться, что мы совершаем большую ошибку, предпочитая научную, а не мифическую картину мира”. “Глубина и многообразие жизни позволяют связать друг с другом многое, кажущееся противоречивым, и она сопротивляется чересчур усердному и чуждому реальности желанию объединить все логическим путем под одной крышей”.

Хюбнер пишет, что миф вовсе не лишен логики. “Лежащая в его основе онтология построена не менее систематично, чем онтология науки, и каждой части научной онтологии соответствует элемент онтологии мифа. С формальной точки зрения мифическая модель объяснения идентична научной. Наконец, конститутивные посылки мифического опыта, так же как и в науке, опираются в целях обоснования на другие, исторически уже устоявшиеся предпосылки. Тем не менее мифу чужд свойственный науке способ мышления, требующий устанавливать все пронизывающие логические связи и организовывать все по принципу единства”.

В отличие от науки, как показал Хбюнер, в мифе пространство и время распадаются на дискретные пространственно-временные гештальты (нуминозные сущности и их архе), не связанные сквозной дедуктивной логикой. Причем в мифе сохраняется полностью аналогичная научной рациональность, а различие между научным и мифическим опытом лежит исключительно в области содержания.

Кассирер (“Философия символических форм”), напротив, полагал, что миф есть всего лишь мир представлений. Но в этом он ничем не отличается от мира познания. Упорядоченная предметность, достигнутая в результате научного познания, прячет случайность, упорядоченную общими положениями и выдвинутыми объективными законами. Кассирер считает, что мир мифа исчез перед лицом научного видения мира. В то же время, Кассирер утверждает, что слово и имя обладают не просто функцией представления, но в них содержится сам предмет, его реальные силы. Имя и личность сливаются воедино. Имя бога означает силовую сферу, в рамках которой существует и действует конкретный бог. В молитве, пении, во всех формах религиозной речи следят за тем, чтобы бога называли определенным именем, ибо только тогда он принимает принесенное подношение.

Хюбнер пишет, что люди, реагируя на исторические ситуации, создают правила и нормы своего поведения. Точно также и мифы имеют своим предметом всеобщие правила поведения. Миф определяет мышление, деятельность и восприятие членов клана, фратрии и полиса, их обычаи и порядки. Он направляет профессии, право, торговлю. Эти восходящие к мифу правила вносят в общество порядок через представления о действии нуминозных субстанций. Их имена выполняют роль общих понятий. Каждый отдельный случай или правило подводится под это “понятие”.

Выдающийся современный специалист по философской антропологии П.С.Гуревич пишет о тех различиях в определении мифа, которые до сих пор не преодолены, и, вероятно, не могут быть преодолены в принципе: “В традиционном [научном] понимании миф – это возникающее на ранних этапах [развития человечества] повествование, в котором явление природы или культуры предстает в одухотворенной и олицетворенной форме. В более поздней трактовке это – исторически обусловленная разновидность общественного сознания. В новейших истолкованиях под мифом подразумевается некритически воспринятое воззрение. Миф оценивают, наконец, как универсальный способ человеческого мирочувствования”.

В.С.Полосин в своем фундаментальном труде “Миф, религия, государство” полагает, что миф “является иносказательно выраженным критерием оценки настоящего и планирования будущего по критериям прошлого”, а целью научных исследований должно быть “выявление за символической и религиозно-ритуальной внешностью мифов логических архетипов взаимоотношения субъектов социально-политического действия для рационального прочтения иносказания” или, иначе говоря, для демифологизации. Полосин говорит, что миф – визуальная иносказательная действительность, трактуемая с точки зрения абсолютных целей бытия данной действительности.

С точки зрения Полосина, реальность мифа обусловлено существованием объекта, отражаемого мифом, сознания, трактующего бытие этого объекта и реальными последствиями этой трактовки – результатами взаимодействия человека и указанного объекта. Вместе с тем, взаимодействие с порождающим миф объектом может не иметь никакой связи с его мифологической трактовкой. Именно поэтому понять миф, механизмы его воздействия в политике вряд ли возможно, если не попытаться встать на точку зрения мифоносителя, не увидеть его глазами “картины мира”. Это значит – признать те мифические силы, те мифические закономерности, которые присутствуют в обществе или в его части. Реальность мифа возникает все-таки именно в вере. Без веры в буквальность мифа или, на худой конец, в реальность отношений, напоминаемых в иносказании, миф становится мертвой музейной реальностью – причудливой фантазией об исчезнувшей древней реальности.

Кассирер считал, что мы не можем свести миф “к неким постоянным неподвижным элементам; мы должны постараться понять миф в его внутренней жизни, в его изменчивости и многогранности, в его динамическом принципе. (…) Мифический мир существует, так сказать, на более подвижном и изменчивом уровне, чем наш теоретический мир предметов и свойств, сущностей случайностей. Для того чтобы понять и описать это различие, мы можем предположить: первое, что постигает миф - это физиогномические, а не объективные качества” . В мифе не существует устойчивых законов, наблюдаемых среди вещей. Реальность мифа - это поступки, противоборство, живые эмоции.

Русский философ и богослов С.Н.Булгаков высказывал ту же мысль в компактной формуле: “Культ есть переживаемый миф - миф в действии”.

Сталкиваясь в социальных процессах с “активной материей”, мы можем различить в ней миф как переменную составляющую, которая не отменяет объективных закономерностей, но вносит в эволюцию общества свою динамику, которая по значимости сравнима или даже превосходит с воздействием неизменных законов.

Попытка “расколдовать” мифологическую реальность не может быть доступной. Народ может сочувственно проникать в мифологические смыслы собственной культуры, но направлять течение мифологических трансформаций может только тот, кто владеет тайнописью символов.

В этом смысле весьма спорной выглядит мысль В.В.Полосина о том, что возможна обыденная демифологизация общества, выраженная в переходе от языка героического (символьно-иероглифического) к языку народному, в котором символьный язык указывает лишь на некоторые качества обиходных вещей. Скорее в данном случае можно говорить об утрате мифологических смыслов, ибо героический язык оказывается более сложным и исключает чисто бытовые мотивы. Следовательно, он скорее присущ элитным группам – носителям особого знания, “религиозным виртуозам”. Логично было бы считать, что выделение элиты привело к появлению особого языка, возвышающимся над народным и дополняющего народный язык высшими смыслами, а божественное – этическим содержанием. Рационализация быта не отменяла вопрос о смысле и требовала возвращения в священное время, которое давало жречество, сохранившее знание о героическом языке – то есть, знание социальной динамики.

Действительным процессом деградации общества можно считать демифологизацию элиты , которая обнаружила с течением времени, что народом можно управлять на основании чисто рационалистических схем. Произошел переход от духовного водительства к управленческой манипуляции. И действительно, как пишет Полосин, миф несет в себе онтологическую функцию как уникальное средство синтеза познавательного опыта, а также является уникальным средством хранения и использования совокупного общественного опыта в закодированном виде (как подсознание общественного сознания). Хранится миф всем обществом, а используется только специализированной элитой, знающим метод его раскодировки, формирующим мифологическую реальность.

В то же время, необходимо отметить дуальную природу мифа, в котором есть и смысл, и эмоция. Как писал Кассирер, “миф имеет, так сказать, двойное лицо. С одной стороны, он показывает нам концептуальную структуру, с другой - перцептивную. Миф - не скопление неупорядоченных и бессвязных идей; он зависит от определенной формы восприятия”. При этом “вполне очевидно, что все попытки интеллектуализировать миф - объяснить его как некое аллегорическое выражение теоретической или этической истины - оказались совершенно несостоятельными. Эти попытки проигнорировали главное - мифологическое переживание. Действительным основанием мифа является не мышление, а чувство. Миф и первобытная религия ни в коем случае не являются чем-то совершенно бессвязным, они не лишены здравого смысла или рассудка. Их связанность в большей мере зависит от единства чувств, чем от логических правил”.

Критикуя тех исследователей, которые предпочитали видеть в мифе иллюзорное сознание, А.Ф.Лосев в “Диалектике мифа” писал: “Хотят вскрывать существо мифа, но для этого сначала препарируют его так, что в нем уже не ничего содержится ни сказочного, ни вообще чудесного. Это или нечестно, или глупо”. “Надо сначала стать на точку зрения самой мифологии, стать самому мифическим субъектом”.

Если следовать рекомендации Лосева, становится очевидной тщетность всяческих попыток развенчать миф рациональными средствами, изобличить его как ложное знание, как заблуждение, как ложную реальность: “Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не замечать, что миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это – совершенно необходимая категория жизни и мысли, далекая от всякой случайности и произвола”.

Н.А.Бердяев повторяет практически ту же мысль, преломляя ее с точки зрения анализа общественных явлений: “Люди чаще, чем думают, живут в царстве абстракций, фикций, мифов. Самые рациональные люди живут мифами. Самый рационализм есть один из мифов. Рациональная абстракция легко превращается в миф. Например, марксизм насыщен абстракциями, превращенными в мифы. Человеческое сознание подвижно, оно суживается или расширяется, оно сосредоточивается на одном или рассеивается. Средне-нормальное сознание есть одна из абстракций. Разум рационализма есть один из мифов. Якобы героизм и бесстрашие отказа от всякой веры в высший, духовный, божественный мир, от всяких утешений есть также один из мифов нашего времени, одно из самоутешений”.

Подход Лосева повторяет и Мирча Элиаде: “Миф всегда повествует о чем-то как о действительно происходившим, о событии, которое произошло в полном смысле слова – независимо от того, будь то сотворение мира или самого незначительного вида животного, растения или закона”. В мифе есть отрицание каких бы то ни было рациональных научных схем, но в мифе есть своя логика, свои сюжетные законы: “С точки зрения той или иной теории можно говорить о мыслительной работе субъекта, создающего миф, об отношении к другим психическим факторам мифообразования, даже о превалировании ее над другими факторами и т.д. Но, рассуждая имманентно, мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное и мыслительное сознание”, “никакая отрешенность, никакая фантастика, никакое расхождение с обычной “действительностью” не мешает мифу быть живой и совершенно буквальной реальностью, в то время как поэзия и искусство отрешены в том смысле, что они вообще не дают нам никаких реальных вещей, а только их лики и образы, существующие как-то специфически, не просто так, как все прочие вещи”.

В то же время терпит провал попытка представить себе миф в качестве некоей идеалистической модели, подобия социальной утопии: “Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная, действительность”, - пишет Лосев. Утопия, напротив, есть результат воздействия мифической реальности на сознание человека, создающего концепцию бытия.

Даже если встать на точку зрения В.С.Полосина, полагающего, что миф реален не вне сознания, а в рамках самого сознания и подсознания – в качестве формы и способа познания, архетипа, парадигмы, модели, памяти о прошлом – придется признать, что любая социальная реальность порождается именно состояниями сознания (за исключением чисто рефлекторных действий). То есть, в этом смысле миф мало чем отличим, скажем, от научной теории, которая также может предопределять состояние сознания и рождаться из бессознательного.

Поскольку природа человеческого связана с миром символических форм, он вынужден в процессе своей деятельности погружаться в миф. Эрнст Кассирер пишет о том, что символическая система стала у человека третьим элементом между системой рецепторов и аффекторов, которое полностью преобразило его по сравнению с животными. И мы должны зафиксировать эту “антиприродность” человека, знание о которой нам потребуется в дальнейшем (см. Гл. 5).

Учитывая, что символьное пространство условно можно разделить на полупространство более ими менее связанное формальной логикой и полупространство символической “игры” вне формальной логики, то можно нарисовать схему, согласно которой человек предпринимает те или иные решения.

Можно выделить четыре основных варианта принятия решений:

1. эмоциональный (внелогический, аффективный) - действие является результатом использования символов, бессознательно пробужденных неким архетипом;

1. логический – действие возникает на основе быстрого отыскания простой логической схемы ответа на внешний вызов или на основе рутинной процедуры (скажем, производственной);
2. мифологический – действие становится результатом нахождения нетривиальной логической схемы, подсказанной образами мифологического символьного пространства;
3. магический – действие становится результатом логически отысканной системы мифических символов.

В том случае, когда пространство, в котором действует символическая система, сужено, сложные варианты принятия решений не могут быть реализованы (возможно, в силу “квантовости” мыслительного процесса - ограниченности числа элементарных мыслительных актов в процессе принятия решения), и “идеальными типами” по данной схеме становятся обыватель (число логический метод) или инфантил (чисто эмоциональный метод принятия решений).

Миф создает не только свою логику, но и свою обыденность, которая вся пронизана чудесным. Мифическая отрешенность “есть отрешенность от смысла, от идеи повседневной и обыденной жизни. По факту, по своему реальному существованию действительность остается в мифе тою же самой, что и в обыденной жизни, и только меняется ее смысл и идея”. И в этом отношении обыватель и инфантил – крайне близкие психологические типы, соответствующие низким уровнем контроля собственного бессознательного. Только с расширением символьной системы обыватель может обособиться от инфантила и превратиться в “человека экономического”, человека инженерного мышления. Для инфантила же такое расширение будет гибельным, ибо его реакция на внешние раздражители окончательно запутывается в хитросплетениях безотчетных душевных метаний.

Для магический и мифологической схемы принятия решения заведомо требуется более широкое символьное пространство. Обе эти схемы интересны для нас тем, что допускают управляемость (возможность устойчивых эмоциональных реакций в случае воздействия на область мифо-символического). Именно поэтому обе схемы имеют отношение к политическому процессу, который как раз и предусматривает такое воздействие. При этом “человек магический” участвует в политике скорее эмоционально (в надежде на магию вождей), “человек мифологический” - скорее рационально, выбирая свой политический миф.

Последний вариант соотносится с политическим методом принятия решений, с “человеком политическим”, закрепляющим свои интересы и ценности в системе символов, установок, навыков групповой психологии, соответствующих культуре (субкультуре) (см. подробнее Гл. 2). Но кроме этого, данный вариант принятия решений может расцениваться также и как научно-творческий, если иметь в виду дальнейшее расширение символической системы за счет увеличения обеих составляющих символического поля в процессе получения образования и жизненного опыта (становление самости). В мифологическом варианте преимущество будет отдано мифо-символическому полупространству, в научно-творческом – логико-символьному.

Человек магический и человек политический в значительной степени объединены способностью к социально значимым религиозным и мифологическим переживаниям.

В религии таинство зачастую связано с привычной физиологической потребностью (питанием, работой, половой активностью). Точно также в мифе любое действие может приобретать сакральный смысл, а в политических мистериях самый примитивный ритуал освещается необыкновенным эмоциональным воздействием на его участников. Миф вносит в рутинные действия и быт ту самую динамику, о которой говорилось выше. Он стимулирует действие и сам становится этим действием. Демифологизация, таким образом, есть обездвижение социума через угнетение мифических и магических типов принятия социально значимых решений.

При всей кажущейся внешнему наблюдателю “неотмирности” мифа, он остается формой освоения действительности, сходной с философией, поскольку сохраняет внутренние мотивы к саморазвитию и обращается к глубинным основам бытия. Именно через миф осуществляется связь с “конечными ценностями” - чем они богаче, тем дальше прослеживается социальная динамика.

А.Ф.Лосев пишет: “В мифе бытие зацветает своим последним осмыслением; и мифом сознательно или бессознательно руководится всякая мысль, в том числе и философская. Но - философский миф есть нерасчлененная и бессознательная стихия опытно ощущаемого бытия. И философия только и заключается в осознании этого мифа и переводе его в область мысли. Если мы сумеем обрисовать этот изначальный пра-миф, пра-символ данной философии, мы поймем в ней такое, чего не может дать никакая логика и что сразу предопределит собою все внелогические, а, следовательно, и типологические особенности данного философствования”. Но “необязательно, чтобы философ рассказывал или даже просто понимал свои исходные мифические интуиции. Философия, как таковая, существует и без этого”.

Лосев говорит о методологии познания, отличной от принятой в рационалистической науке. Он стремится понять исток, чтобы выявить мифологическое имя той или иной философской концепции. Точно такую же методу мы можем взять на вооружение для того, чтобы узнать “мифологическое имя” политика или политической партии.

Миф конкретен и реален в своих чувственных проявлениях: “Миф поэтому обладает последней конкретностью и очевидностью, что он доходит до чувственной сферы. Какими бы “духовными” и “идеальными” глубинами он не обладал, он всегда есть чувственная вещь, чувственное существо. В нем все “идеальное” дано именно так. Но тут нет произвола. Что дано в идее, - только то и дано в мифической чувственности. Миф, т.е. мифическая вещь, есть вполне закономерное диалектическое продвижение и завершение идеи. Поэтому, миф дедуцируется из характера идеологии с полной точностью диалектического метода. Мы решаем задачу, имеющую только одно решение: что такое та или другая особенность идеи (или учения об идеях), если ее понимать как чувственную данность? Что такое она - как перешедшая в чувственное инобытие и там воплотившаяся? Вот реальная задача и реальный метод ее разрешения”.

Миф “если выключить из него всякое поэтическое содержание, есть не что иное, как только общее, простейшее, до-рефлекторное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами”. Но в мифе вещи, оставаясь теми же, приобретают совершенно особый смысл, подчиняются совершенно особой идее, которая делает их отрешенными от обыденности. “В мифе берется осмысляющая, оживляющая сторона вещей, та, которая делает их в разной мере отрешенными от всего слишком обычного, будничного и повседневного”; “даже самые повседневные вещи, суть в этом смысле мифически-отрешенные, ибо никто никогда не воспринимает голых и изолированных вещей вне их личностного и, след. социального контекста”.

На архаическом уровне культур “священное – это выделяющееся реальное”. Но, по мере освоения реальности, священное приобретает иное качество. Оно проявляет себя как сила совершенно иного порядка, чем силы природы. Для описания священного используется слова из мирского сознания человека, поскольку под рукой у человека нет ничего иного. Но слова, чтобы передать явление священного, дополняются мистериями и ритуалами. Только тогда слова превращаются в молитву или описывают мифологические события. Священное – значит “совершенно иное”, даже если оно явлено в самых обыденных вещах.

В концепции Лосева также прослеживается связь идеи и мифа, а значит идеологии и мифологии, что дает явную проекцию на политику. Политическая идея, так или иначе, должна порождать политическую мифологию, являющуюся ее чувственным инобытием.

Наконец, миф есть чудо.

Здесь идеи Лосева снова стоит дополнить словами Мирча Элиаде: “…миф означает сакральную историю, повествует о событии, произошедшем в достопамятные времена “начала всех начал”. Миф рассказывает, каким образом реальность, благодаря подвигам сверхъестественных существ, достигла своего воплощения и осуществления, будь то всеобъемлющая реальность, космос или только ее фрагмент: остров, растительный мир, человеческое поведение или государственное установление. Это – всегда рассказ о некоем “творении”; нам всегда сообщается, каким образом что-либо произошло, и в мифе у истоков существования этого “чего-то”. Миф говорит только о произошедшем реально, о том, что себя в полной мере проявило. <…> В целом миф описывает различные, иногда драматически мощные проявления священного в этом мире”.

К раскрытию значимости чудесного в политической реальности мы еще вернемся (Гл.5). А пока заметим, что без мифа у нас нет шанса объяснить ни происхождение Вселенной, ни происхождение человека и человеческого – цивилизации, государства, политической реальности. Происхождение природы, жизни и человека совершенно невозможно описать в рамках естественнонаучных гипотез. Гипотезы остаются гипотезами - вариантами прошлого, опирающимися на некоторые основания, достаточные лишь для объяснений в рамках сформированной той же наукой парадигмы. Меняется парадигма, меняется и объяснение. И с каждым шагом науки ее объяснительные схемы становятся все более элитарными и сухими. В них не остается красок и эмоций. А ведь мир, воспринимаемый человеком, без эмоции немыслим. Значит и объяснение сотворения мира физическими процессами ущербно, ибо воссоздает мир без тех качеств, которые видит в нем человек. Приходится смириться, что ученые естественнонаучного направления постепенно становятся “жрецами” природы, в то время как политики сохраняют за собой социальную магию. У тех и других – собственное пространство реальности.