Осенью 1958 года Борис Леонидович Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе во многом благодаря «Доктору Живаго». В одно мгновение этот роман в Советском Союзе посчитали «клеветническим» и порочащим достоинство Октябрьской революции. На Пастернака оказывали давление по всем фронтам, из-за чего писатель был вынужден отказаться от премии.

Роковой октябрь

Бориса Пастернака часто называют Гамлетом XX века, ведь он прожил удивительную жизнь. Писатель успел многое повидать на своем веку: и революции, и мировые войны, и репрессии. Пастернак неоднократно вступал в конфликт с литературными и политическими кругами СССР. К примеру, он бунтовал против социалистического реализма — художественного движения, получившего особое и широкое распространение в Советском Союзе. К тому же, Пастернака неоднократно и открыто критиковали за чрезмерную индивидуальность и непонятливость его творчества. Однако мало что сравнится с тем, с чем ему пришлось после 23 октября 1958 года.

Известно, что одну из престижнейших литературных наград ему вручили за произведение «Доктор Живаго» с формулировкой «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». До этого на Нобелевскую премию среди русских писателей номинировался только Иван Бунин. А кандидатуру Бориса Пастернака в 1958 году предложил сам французский писатель Альбер Камю. К слову, Пастернак мог выиграть премию с 1946 по 1950 года: он ежегодно числился в кандидатах в это время. Получив телеграмму от секретаря Нобелевского комитета Андерса Эстерлинга, Пастернак ответил в Стокгольм такими словами: «Благодарен, рад, горд, смущен». Многие друзья писателя и деятели культуры уже начали поздравлять Пастернака. Однако весь писательский коллектив крайне негативно отнесся к этой награде.

Чуковские в день, когда Пастернаку вручили Нобелевскую премию

Начало травли

Как только до советских властей дошли вести о номинации, то на Пастернака сразу начали оказывать давление. Пришедший на следующее утро Константин Федин, один из самых деятельных членов Союза писателей, потребовал демонстративно отречься от премии. Однако Борис Пастернак, вступив в разговор на повышенных тонах, отказал ему. Тогда писателю пригрозили исключением из Союза писателей и другими санкциями, которые могли поставить крест на его будущем.

Нобелевскую премию «дополучил» сын Пастернака 30 лет спустя

Но в письме Союзу он писал: «Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз». С этого момента и началась общественная травля писателя. На него посыпались всевозможные угрозы, оскорбления и анафемы всей советской печати.

«Доктор Живаго» назвали «клеветническим» романом

Не читал, но осуждаю

Вместе с этим западная пресса активно поддерживала Пастернака, когда как любому было не прочь поупражнялся в оскорблениях в адрес поэта. Многие видели в премии настоящее предательство. Дело в том, что Пастернак после неудачной издания романа в своей стране решился передать его рукопись Фельтринелли — представителю итальянского издательства. Вскоре «Доктор Живаго» был переведен на итальянский и стал, как сейчас говорится, бестселлером. Роман был признан антисоветским, так как в нем разоблачались достижения Октябрьской революции 1917 года, как говорили его критики. Уже в день присуждения премии, 23 октября 1958 года, по инициативе М. А. Суслова Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», признавшее решение Нобелевского комитета очередной попыткой втягивания в холодную войну.

На обложке одного из американских журналов 1958 года

Эстафету подхватила «Литературная газета», которая с особым пристрастием взялась за травлю писателя. 25 октября 1958 года в ней писалось: «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение». Вышедший в этот день номер газеты был целиком «посвящен» Пастернаку и его роману. Также один из читателей писал в одной разоблачительной заметке: «То, что сделал Пастернак, — оклеветал народ, среди которого он сам живет, передал свою фальшивку врагам нашим, — мог сделать только откровенный враг. У Пастернака и Живаго одно и то же лицо. Лицо циника, предателя. Пастернак — Живаго сам навлек на себя гнев и презрение народа».

Из-за Нобелевской премии Пастернака окрестили «воскресшим Иудой»

Именно тогда появилось известное выражение «Не читал, но осуждаю!». Поэту грозили уголовным преследованием по статье «Измена Родине» Наконец Пастернак не выдержал и отправил в Стокгольм 29 октября телеграмму следующего содержания: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Но и это не облегчило его положение. Советские писатели обращались к правительству с просьбой лишить поэта гражданства и выслать за границу, что больше всего боялся сам Пастернак. В итоге его роман «Доктор Живаго» запретили, а самого поэта исключили из Союза писателей.

Писатель остался практически в одиночестве

Незаконченная история

Вскоре после вынужденного отказа на измученного поэта вновь обрушился шквал критики. А поводом стало стихотворение «Нобелевская премия», написанное как автограф английскому корреспонденту Daily Mail. Оно попало на страницы газеты, что вновь не понравилось советским властям. Тем не менее, история Нобелевской премии не осталась незаконченной. Тридцать лет спустя ее «дополучил» сын Пастернака Евгений в знак уважения таланта писателя. Тогда, а это было время гласности и перестройки СССР, «Доктор Живаго» был опубликован, и советские граждане смогли ознакомиться с текстом запрещенного произведения.

Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: фото из фейсбука Владимира Вигилянского

На кладбище в Переделкине оказалось свободное место рядом с могилой Пастернака. Таким образом, удастся осуществить . Об этом сообщил 6 апреля на своей странице в фейсбуке протоиерей Владимир Вигилянский. Отец Владимир, выпускник Литературного института, литературовед, и его супруга, поэт и прозаик Олеся Николаева также живут в поселке писателей.

Вот что сообщил священник в соцсети:

О ПОХОРОНАХ ЕВТУШЕНКО
Только что вернулся после посещения Переделкинского кладбища, где мы вместе с настоятелем местного храма архимандритом Владимиром (Зориным) осматривали участок для захоронения Евгения Александровича.
Как известно, поэт завещал похоронить его рядом с могилой Бориса Пастернака.
Я был потрясен: оказалось, что единственное свободное место для захоронения Евтушенко, размером 3,5 на 2,5 метра, находится буквально в метре (справа) от мемориального участка семьи Пастернака. В ногах - старая яблоня, за головой - березка. В радиусе 50 метров нет ни одного такого участка.

Из воспоминаний Евгения Евтушенко:
«Надпись, которую Пастернак сделал мне на книге в день первого знакомства 3 мая 1959 года, звучит так:
«Дорогой Женя, Евгений Александрович. Вы сегодня читали у нас и трогали меня и многих собравшихся до слез доказательствами своего таланта. Я уверен в Вашем светлом будущем. Желаю Вам в дальнейшем таких же удач, чтобы задуманное воплощалось у Вас в окончательных исчерпывающих формах и освобождало место для последующих замыслов. Растите и развивайтесь.
Б. Пастернак».

Предварительно (!) порядок прощания с Е. А. Евтушенко будет таким:
10 апреля в 12:00 в храме Святого благоверного князя Игоря Черниговского в Переделкине будет отпевание. Совершать отпевание буду я.
11 апреля в Центральном доме литераторов (Большая Никитская, д. 53) с 10:00 до 14:00 будет гражданская панихида.
В тот же день в 16:00 на Переделкинском кладбище будет совершена лития и захоронение.

Там, где сейчас сложены мешки с листвой и валежником, будет могила Е. А. Евтушенко. Фото: Владимир Вигилянский

О причинах же скоропалительного бегства Евтушенко
из России в мухосранскую Оклахому,
мне рассказывала Белла Ахмадулина,
и сказ из её уст более похож на "чистую правду".
Евгений Александрович бежал, сломя голову,
из-за обуявшего его животного страха
пред начавшимися было тогда вскрываться архивами КГБ:
он побоялся, что и у нас, как в ГДР,
вскроется сокровенный ящик Пандоры,
и все его подвиги "медоноса"
и его заглавное лицо "человека Лубянки"
откроются миллионам,
а следом, не дай Бог,
вслед за лубянским идолом,
подвергнув всенародному остракизму,
и взаправду начнут жечь его чучела...
Оригинал взят у kalakazo в Сыр с плесенью...

"Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко".
Ветхие сказы поэзного мифотворца,
благодаря уходу в мир иной
других свидетелей эпохи,
малость перепластавшись
в устах Талскаго Выкомур Выкомуровича
иль Оклахомского деда Щукаря,
получили своё новое историческое воплощение.
Вот как про то заметил неподражаемый dromos :
"Страшный, как мумия. Того и гляди начнет совершать отрицательные чудеса разворачивания простынь и уничтожения всех мертвящим вихрем. То есть этически это называется «огромные глаза сияют лучами духовности». А говорит отчетливо.
Что надо формулирует и формирует. В свою немножко пользу. От чего не надо, уворачивается. Дескать, «тут не знаю, дьявол сюда вмешался; не знаю ничего». Знающие люди, впрочем, все его эти байки уже слышали. Но не на первом канале.
Вроде бы чуть-чуть переписывает на себя то, что раньше относилось к епархии Вознесенского. Оказывается это Евтушенко украшал Таганку и был стучим на Хрущева кулаком об стол. И поцеловал себя Пастернаком. Пастернак, опальный и ссыльный человек, получается, не только Вознесенскому путевку выписал, но и Евтушенко.
Надо присмотреться к культуре. Что-то там не так. Не враньё ли всё?
И к истории... Наверное, это называется гибкое мироощущение. Блуждающее.
Он умеет сделать правдой то, что ей ощущает, а правду показать под нравственным уклоном, так что получается, что он вроде бы вещает прямо от лица какой-то высшей справедливости. Поэтому его произведения вызывают чувство привлекательного отвращения.
Как сыр с плесенью. Если запивать его киселём, вроде бы не то. А если красным вином, вроде бы то..."
http://dromos.livejournal.com/159450.html
Лично меня позабавила новая версия причины неожиданной для всех эмиграции в 1991-м,
точнее, бегства депутата Верховного Совета СССР и секретаря правления Союза писателей СССР,
Евгения Александровича Евтушенко, - оказывается в Москве сожгли чучело Евтушенко.
Сколько я помню, в 91-м жгли пред Лубянкою чучело Дзержинского, но никак не "великого народного поэта".
Во дворе Союза писателей? - Возможно, но неужели это так могло испугать эстрадного горлопана?!
...

http://seance.ru/blog/ginzburg/

А теперь пара слов от неподражаемого меня, лично () :)

C ужасом посмотрел третью встречу Волкова с Евтушенкой.
Судя по передаче, выходит, что Евтушенко бросался грудью на гебешную амбразуру, спасая Бродского и Солженицына, а Бродский отвечал ему черной неблагодарностью, охаивал перед всеми, где только можно, и написал на него донос, чтобы того не брали на работу в американский университет, при этом еще дополнительно оклеветал его строчками евтушенковских стихов на убийство Кеннеди, якобы вырванными из контекста.
Может, конечно, отчасти так оно и было, ангелом Бродский не был, да только он мертв и не может уже ответить. А Волков хоть и вставил кое-какие цитатки из Бродского на эту тему, но все равно для друга Бродского все это выглядит как-то малопорядочно. Особенно учитывая аудиторию зомбоящика...

При этом Евтушенко поступил весьма изощренно: он не ругал Бродского после всего, что было о нем показано "кагбэ объективно", напротив, он не только изо всех сил корчил из себя лучшего друга и даже доброго ангела Бродского. Его сверхзадачей явно было залезть к нему на пьедестал и примоститься там, пока не поздно.

Ну, а другой сверхзадачей встреч с Волковым было желание отмыться от работы на КГБ. За все в жизни нужно платить. Тогда Евтушенко плата за сотрудничество с органами не казалась высокой ради того, чтобы беседовать в ванной с Робертом Кеннеди, выпивать с Кастро и любоваться голой Марлен Дитрих. А сейчас он видит, что все это уже суета, а клеймо КГБ остается на всю жизнь и переходит с ним в вечность. И пытается отмыться.
В фильме же было сказано, что заместитель Андропова Филипп Бобков пытался его завербовать, но ему это якобы не удалось. Но почему-то тем не менее они часто беседовали в кабинете у Бобкова.

Правда, желанию отмазаться от КГБ в передаче сильно мешало вечное евтушенковское тщеславие, желание представить себя значительной фигурой (позвонил Андропову из телефонной будки и пытался спасти Солженицына, а Андропов-де сказал ему: "Женя, иди проспись").

Евтушенко - несомненно весьма талантливый поэт, у него масса замечательных строчек. Когда толпы щелкоперов долго и в упор бьют по своим излюбленным мишеням (когда-то это были, например, академик Сахаров и "претендент" Корчной, в последние годы - Буш, Ющенко, Саакашвили), я всегда вспоминаю евтушенковские строчки "...и если сотня, воя оголтело, бьёт одного, пусть даже и за дело, сто первым я не буду никогда".
Но тщеславие всегда губило его. Вечно он рядился, как баба, в попугайские пинжаки и галстуки, кокетничал, вертел задом и перед публикой, и перед начальством. Вечно ориентировался на широкие массы и на стадионы, на количество в ущерб качеству. Шобы народ понЯл...
Да и эти попугайские пинжаки плохи не сами по себе, они отражают поверхностность Евтушенко, его нацеленность на внешние эффекты. Эта страсть к лицедейству, эти клоунские пиджаки постоянно утягивали его в пошлость, в пижонство и эксгибиционизм. Такие пиджаки даже у Баскова не встретишь.А от поэта, который, по собственному (а теперь уже и расхожему), утверждению, даже "больше, чем поэт", ожидаешь чего-то более глубокого. Это не поэзия, а поп-поэзия. Имхо.

P.S. Довольно интересное обсуждение

Считать, что Пастернак всю свою жизнь был неугодным советским властям писателем, — не совсем верно. До середины 1930-х годов большой том его стихотворений активно издаётся, а сам Пастернак участвует в деятельности Союза писателей СССР, стараясь при этом не склоняться перед власть имущими. Так, в 1934 году на первом съезде советских литераторов Борис Леонидович сказал, что потеря своего лица грозит превращением в «социалистического сановника». На том же съезде Николай Бухарин (уже потерявший былую власть, но ещё имеющий вес в партии) называет Пастернака лучшим поэтом Советского Союза. Но уже через два года, в начале 1936-го, ситуация начинает меняться: правительство СССР недовольно слишком личным и трагическим тоном произведений поэта. Советскому Союзу нужны не декаденты, а писатели-активисты. Но тогда Пастернак в полную опалу не попадает.

Говоря об отношениях писателя с советской властью, обычно вспоминают два эпизода, связанных с Иосифом Сталиным. Первый (и наиболее известный) произошёл 13 июня 1934 года. События того дня Борис Леонидович Пастернак будет вспоминать всю свою жизнь, особенно в разгар развернувшийся травли. Около половины четвёртого дня в квартире писателя раздался звонок. Молодой мужской голос сообщил Пастернаку, что сейчас с ним будет говорить Сталин, чему поэт не поверил, но продиктованный номер всё-таки набрал. Трубку действительно поднял Генеральный секретарь партии. Показания свидетелей о том, как на самом деле прошёл этот разговор, разнятся. Точно известно, что Сталин и Пастернак говорили об Осипе Мандельштаме, отправленном в ссылку из-за издевательской эпиграммы, направленной против сталинского режима и самого Иосифа Виссарионовича. «Отец народов» спросил, друг ли Мандельштам Пастернаку, хороший ли он поэт... Что именно ответил Пастернак, неизвестно, но, судя по всему, писатель пытался уйти от неудобных вопросов, пускаясь в пространные философские рассуждения. Сталин сказал, что так товарищей не защищают, и бросил трубку. Раздосадованный Пастернак попытался дозвониться до генсека снова, уговорить того отпустить Мандельштама, но трубку никто не взял. Пастернак считал, что поступил недостойно, из-за чего долгое время не мог работать.

Уже через год, осенью 1935-го поэту выпал шанс заступиться за других литераторов. Он отправил Сталину личное послание, где просто и искренне попросил отпустить мужа и сына Анны Ахматовой — Николая Пунина и Льва Гумилёва. Оба оказались на свободе ровно через два дня. Об этих эпизодах Пастернак вспомнит в начале 1959 года, когда, доведённый до отчаяния травлей и отсутствием заработков, будет вынужден написать письмо Дмитрию Поликарпову — одному из главных виновников своих бед: «Действительно страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключённых и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону».

• Борис Пастернак с супругой Зинаидой на даче, 1958 год

Стихи — это необработанная проза

Главной причиной травли стал единственный роман писателя — «Доктор Живаго». Пастернак, до публикации этого произведения работавший с поэзией, считал прозу более совершенной формой передачи мыслей и чувств писателя. «Стихи — это необработанная, неосуществлённая проза», — говорил он. Время после Великой Отечественной войны ознаменовалось для Пастернака ожиданием перемен: «Если Богу угодно будет и я не ошибаюсь, в России скоро будет яркая жизнь, захватывающе новый век и ещё раньше, до наступленья этого благополучия в частной жизни и обиходе, — поразительное огромное, как при Толстом и Гоголе, искусство». Для такой страны он и начал писать «Доктора Живаго» — символический роман, проникнутый христианскими мотивами и повествующий о первопричинах революции. И герои его — это символы: Живаго — русское христианство, а главный женский персонаж Лара — сама Россия. За каждым героем, за каждым событием в романе стоит нечто гораздо большее, всеобъемлющее. Но первые читатели не смогли (или не захотели) этого понять: они хвалили стихотворения, которые вошли в книгу под видом творчества Юрия Живаго, говорили о прелести пейзажей, но главную задумку не оценили. Как ни странно, смысл произведения уловили на Западе. В письмах писателей о «Докторе Живаго» зачастую говорится, что этот роман позволяет западному человеку лучше понять Россию. Но эти слова поддержки до Пастернака почти не доходили из-за развёрнутой травли со стороны властей и даже литературного сообщества. Он с трудом получал весточки из других стран и был вынужден заботиться прежде всего о том, как прокормить свою семью.

Официальная и полномасштабная кампания против Бориса Леонидовича Пастернака развернулась уже после получения им Нобелевской премии в 1958 году. Руководство партии настаивало на том, что награда была дана Пастернаку за роман «Доктор Живаго», который порочит советский строй и якобы не имеет никакой художественной ценности. Но следует помнить о том, что Пастернак тогда выдвигался на премию уже не впервые: Нобелевский комитет рассматривал его кандидатуру с 1946 года, а роман тогда ещё не существовал даже в черновиках. Да и в обосновании награды сначала говорится о достижениях Пастернака как поэта, а потом уже о его успехах в прозе: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

Но неверно говорить и о том, что «Доктор Живаго» не оказал никакого влияния на решение Нобелевского комитета. Роман, вышедший в Италии в 1957 году, имел значительный успех. Его читали в Голландии, Великобритании и США. «Что с того, что ты в Переделкине одиноко свершаешь свой невидимый подвиг, — где-то наборщики в передниках за то получают зарплату и кормят свои семьи, что набирают твоё имя на всех языках мира. Ты способствуешь изжитию безработицы в Бельгии и в Париже», — писала Пастернаку двоюродная сестра Ольга Фрейденберг. ЦРУ, разделявшее точку зрения советского правительства об антиреволюционной направленности романа, устроило бесплатную раздачу «Доктора Живаго» русским туристам в Бельгии и планировало доставить «пропагандистскую» книгу в страны социалистического блока.

Всё это ещё до присуждения премии обеспечило Борису Леонидовичу Пастернаку опалу. Изначально писатель отдал рукопись не иностранцам, а русскому журналу «Новый мир». Ответ из редакции долго не приходил Пастернаку, поэтому он в конце концов решил передать права на публикацию романа итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. К концу 1956 года копия романа была уже в редакциях крупнейших западноевропейских государств. Советский Союз, в публикации отказавший, заставлял Пастернака отозвать книгу, но остановить процесс уже не представлялось возможным.

Пастернак прекрасно понимал, какими проблемами может обернуться для него получение Нобелевской премии, и всё же 23 октября 1958 года, в день своего триумфа, направил в Шведскую академию слова искренней признательности. Советское руководство было взбешено: СССР настаивал на том, чтобы награду получил Шолохов, но Нобелевский комитет их просьбам не внял. Кампания против Пастернака началась тут же: к нему приходили коллеги, фактически требуя отказаться от премии, но писатель был непреклонен. А 25 октября началась травля в СМИ. Московское радио сообщило, что «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является «Доктор Живаго», — политический акт, направленный против советского государства». В тот же день «Литературная газета» опубликовала статью, в которой назвала Пастернака «наживкой на крючке антисоветской пропаганды». Через два дня, 27 октября, на специальном заседании Союза писателей СССР было решено исключить Пастернака из организации и просить Хрущёва выслать провинившегося поэта из страны. В печати с завидным постоянством появлялись критические, если не сказать оскорбительные публикации. Основной проблемой всех этих выпадов было то, что практически никто из обвинявших роман не читал. В лучшем случае они были знакомы с несколькими кусками, вырванными из контекста. Пастернак пытался обратить на это внимание в тех редких письмах, которые он отправлял своим обвинителям, но всё было тщетно: приказ «затравить» нобелевского лауреата и заставить его отказаться от награды поступил сверху. Сам Хрущёв, не стесняясь, назвал Пастернака свиньёй, что с готовностью подхватили и другие преследователи.

Но не эти нападки заставили Пастернака отказаться от премии: писатель для сохранения здоровья перестал читать прессу. Последней каплей в чаше терпения и без того глубоко несчастного человека стали слова его музы, Ольги Ивинской. Она, опасаясь за свою свободу, обвинила писателя в эгоизме: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберёшь». После этого Пастернак отправил в Швецию телеграмму о том, что принять почётную награду он не сможет.

• globallookpress.com
• Russian Look

«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира»

Но расчёт советского правительства не оправдался: отказ Пастернака от премии прошёл почти незаметно, зато травля писателя получила широкий общественный резонанс во всём западном мире. Крупнейшие писатели того времени, включая Олдоса Хаксли, Альбера Камю, Андре Моруа, Эрнеста Хемингуэя, выступали в поддержку советского писателя, отправляли письма в правительство СССР с настоятельной просьбой прекратить преследование Пастернака.

«Исключение Пастернака представляет собой нечто невероятное, заставляющее вставать дыбом волосы на голове. Во-первых, потому, что присуждение Шведской академией премии обыкновенно считается за честь, во-вторых, потому, что Пастернак не может нести ответственности за то, что выбор пал на него, наконец, потому, что произвол, который допустили советские писатели, лишь увеличивает пропасть между западной культурой и русской литературой. Было время, когда великие писатели, как Толстой, Чехов, Достоевский, совершенно справедливо гордились престижем, который они имели на Западе».

Андре Моруа

«Единственное, что России надо было бы понять, — это то, что Нобелевская премия вознаградила большого русского писателя, который живёт и работает в советском обществе. К тому же гений Пастернака, его личные благородство и доброта далеки от того, чтобы оскорблять Россию. Напротив, они озаряют её и заставляют любить её больше, чем любая пропаганда. Россия пострадает от этого в глазах всего мира лишь с того момента, как будет осуждён человек, вызывающий теперь всеобщее восхищение и особенную любовь».

Альбер Камю

«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира. Это означает, что он в опасности. Его надо защитить».

Лондонская газета News Chronicle

Кампания по защите Бориса Пастернака приобрела невиданные масштабы. Иностранные коллеги и читатели писали ему много писем с предложениями помощи. Поддержку писателю оказал даже премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, который позвонил лично Хрущёву. После этого Первый секретарь СССР понял, что дела обстоят весьма серьёзно, и отправил в посольства нескольких стран письма, где официально заверял, что жизнь, свобода и имущество Пастернака находятся вне опасности.

Страшный скандал разгорелся в Швеции: здесь лауреат Ленинской премии Артур Лундквист заявил о своём отказе от награды в поддержку Пастернака. Средства массовой информации всего мира говорили о советском писателе, что иногда приводило к довольно курьёзным случаям. Например, один фермер жаловался на то, что история с Пастернаком может его разорить, потому что радиостанции, занятые обсуждением Нобелевской премии по литературе, перестали передавать информацию о ценах на зерно и прогнозы погоды.

Но жизнь Пастернака от этого не изменилась к лучшему. Сначала он опасался одного — высылки. Писатель не представлял себе жизни без России, поэтому иногда шёл на уступки власти, чтобы остаться на родине. Затем перед нобелевским триумфатором встала другая проблема — он перестал получать гонорары. Его, уже совсем не молодого и к тому же семейного человека, лишили средств к существованию. При этом гонорары за «Доктора Живаго» дожидались своего хозяина за рубежом. Получить их у писателя не было никакой возможности.

Но даже в такой атмосфере Пастернак не прекращал творить: работа помогала сохранять остатки моральных сил. Писатель задумал пьесу о крепостном актёре, который развивает свой талант, несмотря на унизительное рабское положение. Постепенно замысел становился всё более масштабным, превращаясь в пьесу обо всей России. Она называлась «Спящая красавица», но закончена так и не была: Пастернак, задумавший новое произведение летом 1959-го, ушёл из жизни 30 мая 1960 года.

Через 27 лет после смерти Пастернака, 19 февраля 1987 года, Союз писателей СССР наконец отменил свой указ об исключении Бориса Леонидовича. Все эти годы в стране шёл медленный процесс реабилитации писателя. Сначала его существование перестали полностью замалчивать, потом стали говорить о нём в нейтральном ключе. Период замалчивания и искажений закончился в конце 1980-х: сначала раскаялся Союз писателей, затем с пронзительной статьёй в память о Пастернаке выступил смертельно больной Виктор Некрасов (правда, в нью-йоркской газете) и наконец в 1988 году, с запозданием в 30 лет, журнал «Новый мир» опубликовал полный текст «Доктора Живаго». В следующем году родные Пастернака получили за него Нобелевскую премию. 10 декабря 1989 года в Стокгольме в честь великого русского писателя, лишившегося законного права быть триумфатором, звучала чарующе-трагическая мелодия из сюиты Баха d-moll для виолончели соло.

Литераторы, критики и режиссеры в разговоре с «БИЗНЕС Online» вспоминают ушедшего на 85-м году жизни «казанову оттепели»

Знаменитый поэт Евгений Евтушенко, скончавшийся в конце минувшей недели, будет похоронен в писательском поселке Переделкино в соответствии с его завещанием. Уход человека-эпохи в истории отечественной литературы неизбежно породит массу воспоминаний, оценок и живых свидетельств. Обозреватель «БИЗНЕС Online» Елена Черемных побеседовала с деятелями культуры и искусства о том, кто был уверен, что «поэт в России - больше, чем поэт».

«ЗА ТРИДЦАТЬ МНЕ. МНЕ СТРАШНО ПО НОЧАМ»

В субботу в Тулсе, штат Оклахома, на 85-м году жизни умер . Диагноз - «остановка сердца» - по отношению к эпохе поэтов-шестидесятников звучит метафорически. Теперь разбираться в том, какой была эта эпоха и какое место в ней занимала поэзия Евтушенко, будут историки. Самым любопытным, вероятно, станет изменение градуса симпатии к творчеству одного из самых неоднозначных и в известном смысле наиболее авантюрных представителей советской оттепельной поэзии.

Самая известная фраза Евтушенко - «поэт в России больше чем поэт» - уже при жизни сделала его частью истории - не только советской, не только поэтической, но и народной, практически русской народной. В отличие от самой поэмы «Братская ГЭС», которая сегодня выглядит размашистым гражданским жестом человека, которому позарез необходимо было излиться во всеуслышание и очень лирически.

За тридцать мне. Мне страшно по ночам.

Я простыню коленями горбачу,

Лицо топлю в подушке, стыдно плачу,

Что жизнь растратил я по мелочам,

А утром снова так же ее трачу.

Ничего подобного по честному, почти юродствующему выплескиванию себя в образе лирического героя в отечественной поэзии не припоминается. В отличие от Пушкина, Лермонтова, Пастернака, у которых в «Молитве» из пролога той же «Братской ГЭС» Евтушенко испрашивал вдохновения, сам себя - как автора - он совершенно не дистанцировал ни от поэтических построений, ни от жизненных настроений. Писал, как жил, - взахлеб, многословно, талантливо, на больших скоростях, опережая время и словно пытаясь перегнать себя самого. Едва не став в юности футболистом, в поэзии он тоже жил - как на большом футбольном поле.

На его выступления собирались стадионы слушателей. Тонкошеий, жилистый, откуда-то из Сибири, со «Станции Зима» приехавший в Москву, он так и остался взыскующим внимания масс пацаном. Способы строить и жить Евтушенко выбирал самые экстремальные. 18-летним бездипломником он уже вступил в союз писателей СССР. В 1963 году, едва за 30, он уже написал и издал свою «Преждевременную автобиографию», за которую получил строгий выговор власти. Волчий аппетит к известности делал свое дело, на всех скоростях толкал его к еще непережитому, еще неизведанному.

Евтушенко - первый советский поэт, у которого взял интервью журнал «Плейбой». Первый поэт-шестидесятник, на чьи стихи, включая «Бабий Яр», написано целое симфоническое произведение - Тринадцатая симфония Шостаковича. Первый и, скорее всего, единственный, у кого в гостях побывала Марлен Дитрих . Первый, чей сборник «Идут белые снеги» разошелся 100-тысячным тиражом. Его, по преданию, хотел снимать в роли Христа сам Пьер Пазолини . На него сердился нобелевский лауреат Иосиф Бродский . Но его же простил писатель-диссидент Андрей Синявский .

Сложно сказать, был ли Евтушенко любимцем муз. Он сам кидался в их объятия, не слишком задаваясь проблемой взаимности. В фильме «Взлет» играл Циолковского. Сам как режиссер снял фильмы «Детский сад» и «Похороны Сталина». Рожденный в далекой Сибири, он объездил весь мир с той же легкостью, с какой в последние годы, так и не став затворником, навещал Карелию, родину жены-петрозаводчанки. А в июле 2014-го в Казани даже выступал на «сковородке» у памятника Ленину перед университетской молодежью.

Легкое чувство жизни, коммуникабельность, неукротимое любопытство и много чего еще символизируют его поэтическую судьбу в категориях, близких авантюрному роману. Ощущение, что жизнь такого событийного объема противится унылому жанру некролога, заставила «БИЗНЕС Online » обратиться за комментариями к ведущим столичным и петербургским критикам, поэтам, журналистам разных возрастных групп. Многим из них оказалось есть что сказать о месте и роли Евтушенко в поэзии, в истории и даже в их персональных биографиях.

«К ЕГО СМЕРТИ Я ОТНОШУСЬ КАК К СМЕРТИ СИМВОЛА, ПОСЛЕДНЕГО „ЖИВОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА“ ОТТЕПЕЛЬНОЙ ЭПОХИ»

Елизавета Смирнова - поэт (Москва) :

Как бы я ни относилась к личности Евтушенко или его стихам, к его смерти я отношусь как к смерти символа, последнего живого свидетельства оттепельной эпохи. В этом свидетельстве для меня нет почти ничего от самого Евтушенко - это скорее нечто вроде берестяной грамоты. Вот если бы сожгли последнюю берестяную грамоту, было бы примерно такое же ощущение, как сразу после новости о смерти Евтушенко. Потому что во многом он, благодаря своей специфике и специфике поэтов-шестидесятников, имел влияние и смысл, только будучи живым. То, что и как он говорил и писал, было мифом о шестидесятниках, но мифом, сконструированным ими самими и продолжающим воспроизводиться. Этот миф существенно отличается от того, что создается сегодня официальной культурой. Новая «оттепель» и новые «шестидесятники» лишены остроты проблематизации, напряженного диалога искусства с властью, культуры поколения детей с культурой их ровесников-отцов. Вычищенная эстетическая форма, в которой и Евтушенко, без его живого присутствия состоит только из программных стихов.

Николай Берман - театральный критик, режиссер (Москва) :

В смерти Евтушенко для меня есть что-то личное. Он был одним из тех людей, про которых мне казалось, что они, наверно, никогда не умрут - и в то же время было странно, что они еще живы. Из главных поэтов-шестидесятников он ушел последним - наверное, и потому, что в нем той мощной жизненной энергии, которая их питала, было больше всего. Он всегда был на грани - и в своих стихах, которые порой по накалу страсти, сентиментальному пафосу и почти смешной наивности опасно приближались к графомании, и в своих играющих всеми цветами радуги нарядах, и в своих пламенных, идеалистических и всегда несвоевременных мыслях. В нем было позерство, было самоупоение, но было что-то настоящее и очень чистое, как радость трехлетнего ребёнка. Помню, как он когда-то приходил в мою школу... Наверное, поэтому он всегда ассоциируется у меня с детством.

Елена Фанайлова - поэт и переводчик, лауреат премии Андрея Белого (Москва) :

Евгений Евтушенко - человек цайтгайста (нем. Zeitgeist - дух времени - прим. ред. ). Иногда это важнее таланта. И он человек стиля. Собственно, это качество и позволило ему соблюдать моральную гигиену. Да, совсем забыла: у меня от него первая краткая рецензия и критика, и публикация: мне 15 лет, он собирал книгу от «Алого паруса» в «Комсомольской правде».

Александр Лифшиц - кандидат филологических наук, специалист по истории русской рукописной книги и книжной культуры XIV - XVIII веков (Москва) :

Поэт Евгений Александрович Евтушенко целиком принадлежал тому времени, которое думало про себя, что оно молодое и навсегда. Время казалось большим, как растянутая по параллелям страна. Время вмещало в себя много воздуха. Хвойного, чистого, морозного или наоборот жаркого - с тоннами прокисшего вина и чуть призадумавшихся фруктов на морском берегу. В нем были красивые молодые женщины, любившие поэта, в нем были честные и прямые люди, и время казалось честным и прямым. И не оказалось таким. От того времени с его нелепой честностью, задором и косноязычием Евтушенко не оторвать. Он сохранил ему верность, крича во все горло о своей свободе, о возможности свободы.

Про Евгения Александровича Евтушенко непременно будут писать. Да, собственно, многие уже пишут, расходясь в оценках его поэзии и фигуры, кое-кто - с готовностью используя его как фон для своих слов и желая обозначить свою причастность к тому значительному, чего нет больше. И общий вздох звучит почти сочувственно: Нет, он лучше, чем казался, чем многие о нем думали, а теперь уж, конечно, думать не станут. И поэзия его, если не считать... И, кстати, агентом КГБ не был. И несмотря на, он... А он, конечно, он сам приложил немало усилий, чтобы запомнился выставленный вперед нос, резкие движения руки, напряженная длинная шея, пиджаки, галстуки, кепки, чтобы в недавнем сериале оказаться до нелепости непохожим на себя.

А в многочисленных кадрах документального кино последнего времени мы видим глаза, которые впиваются в объектив камеры с испугом. Мы слышим умоляющую интонацию: только услышьте меня. Поэтому всегда будет читать стихи с немыслимыми интонациями, вытягивая шею, усиливая ненужный пафос, напрягая горло. Чтобы никто не обогнал, никто не успел прокричать до тебя. И боязнь, что не услышат, что не оценят, не поймут, забудут. Потому кричащая рубашка, пиджак, галстук и кепка, чтобы никто не увидел тебя самого. Ведь все будут смотреть на твой наряд. Смешная защита подростка от взрослого мира. Наивная любовь к свободе, подростковый эпатаж. Заодно и взрослым можно надерзить, так и эдак свою свободу демонстрируя и не меняя ее ни на что. Те, кто застал давно прошедшее, этого не забудут, как не забудут стихи Евтушенко - свои у каждого. Того прошедшего времени без Евтушенко нет. Что останется в будущем - увидим.

«ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО, БЕЗУСЛОВНО, ФИГУРА ТРАГИЧЕСКАЯ»

Татьяна Щербина - российский поэт, прозаик, эссеист, переводчик, лауреат премии национального центра литературы Франции (Москва) :

Честно говоря, стихи Евтушенко я не люблю, но, когда человек умер, понимаю, говорить такие вещи неуместно. Поэзию я очень любила с детства. Та современная поэзия, которую я читала в свои 14 - 15 лет, конечно, мне казалась чем-то другим, чем должна быть поэзия настоящая. А потом я с большим, надо признать, опозданием прочла стихи Бродского, и у меня все встало на свои места. Если говорить о Евтушенко, из всех поэтов-шестидесятников он был единственным, кто собирал стадионы. В этом была его сила, она же - некоторая поэтическая недостаточность в смысле языка. Зато это был язык, обращенный к миллионам. И Евтушенко говорил таким образом какие-то важные этим миллионам вещи. В этой связи мне из его поэзии почему-то прежде всего вспоминается «Бабий Яр»... Был такой поэт Юрий Володов - странный был человек, маленький такой, его не печатали. До сих пор не вполне выяснена ситуация с его авторством «Бабьего Яра». Евтушенко об этом много раз спрашивали, и он ни разу не сказал четкого «нет». Как-то уклонялся. Неизвестно, что было на самом деле. Не знаю.

Что касается моего личного знакомства с ним, оно произошло случайно во дворе Дома литераторов. Мы стояли с Львом Александровичем Анненским и разговаривали. Я была тогда молодым, начинающим поэтом. Вдруг идет Евгений Евтушенко - он-то с Анненским был знаком, - и мой визави вдруг ему говорит: «Вот, Женя, познакомься, это твой ниспровергатель». Смутившись, я сказала худшее, что можно было сказать: «Не ниспровергатель, мне ваша поэзия вообще безразлична». Могу вспомнить еще один случай. Когда я в 1992 году приехала жить во Францию, там однажды познакомилась с человеком, абсолютно от поэзии далеким, он был фермером, что ли. Спрашивает: «Откуда вы?» Отвечаю: «Из России». «О, - говорит, - Россия - это Евтушенко!»

Евтушенко был очень советским поэтом. Он был, с одной стороны, левым, с другой - официальным: встречался с президентами, а это ведь мало кому было позволено. Он был как бы экспортным вариантом «советского поэта». Была тогда в ходу фраза - «социализм с человеческим лицом». Вот этим «человеческим лицом» социализма он и был. Не только поэт, но и актер, и режиссер (он снимал фильмы), и автор прозы, и фотограф. Ему удавалось объять необъятное. При этом даже его внешний вид - странноватая одежда броских расцветок - был способом привлечь внимание. Он словно настаивал: да, я такая яркая птица! Но важно вспомнить и то, что он много занимался стихами других поэтов, издавал их. Например, издал антологию, забыла, как она называлась, кажется, «Поэт в России больше, чем поэт». Как раз вот эта самая знаменитая его фраза сказана о нем самом, то есть конкретно он себя мыслил таким поэтом, который «больше, чем поэт».

Дмитрий Кузьмин - поэт, литературный критик, издатель, переводчик, основатель союза молодых литераторов «Вавилон» (Москва) :

Евгений Евтушенко, безусловно, фигура трагическая. Первым трагическим обстоятельством его жизни стало включение в советскую культурную парадигму оттепельной эпохи, чреватую определенными надеждами, но в своей идейной и эстетической основе глубоко фальшивую. Работая в заданных начальством рамках не за страх, а за совесть, проявляя дерзость и индивидуальность в разрешенной дозировке, Евтушенко выстроил свое незаурядное дарование по готовым моделям советского деятеля искусства, агитатора, горлана, главаря и инженера человеческих душ - и естественным путем это дарование быстро растратил и растерял.

Вторым, не менее трагическим обстоятельством долгой творческой биографии поэта стал ренессанc профессионального и общественного интереса к нему в последние годы. Заслуга самого Евтушенко в этом минимальна, интерес этот возник в рамках широкого движения сегодняшнего российского общества назад в советскую действительность, классическое бегство от свободы, рискованной и непонятной, к привычному рабству вчерашнего дня. От этой плохо начавшейся и плохо кончившейся литературной биографии нелегко отделить те немногие настоящие по самому высокому счету стихи, которые у Евтушенко есть, но в дальней исторической перспективе это, конечно, непременно произойдет, потому что, как писала великий русский поэт Наталья Горбаневская, отправленная советской властью на принудительное психиатрическое лечение ровно в то же время, когда Евтушенко с благословения этой власти собирал публику на стадионах: «Все равно потом нипочем не вспомнят, был ли Данте гвельф или гибеллин».

«УХОДЯТ МОИ ВЗРОСЛЫЕ, УХОДЯТ ЛЮБОВИ МОИХ ВЗРОСЛЫХ»

Любовь Аркус - киновед, режиссер-документалист, основатель и главный редактор журнала «Сеанс» (Санкт-Петербург) :

Прочитала про «неспроста поездки за границу после Праги», про «сервильность» и пр. Даже в день смерти партком у некоторых продолжается. Он был живой. Взлетал до небес, падал со всей дури, вставал, ошибался, раскаивался, очень много писал, многих любил, и его любили многие. Только с годами понимаешь, как это редко - живой человек. И как это много - выразить эпоху и даже сделать ее во многом.

Мой круг чтения складывался причудливо. От бабушки - Пушкин, Апухтин, Надсон, Брюсов, ранний Горький. От мамы - Хэмингуэй, Сэлинджер, Ремарк, Казакевич, Симонов, потом от мамы же- Трифонов, Юрий Казаков. И вся четверка поэтов, конечно. Потом появились подружки на два года старше. Умные, «посвященные», курящие «у трубы» на чердаке в школе. Я за трубой пряталась и слушала, как они читали неведомое. Так появились Цветаева, Ахматова, Мандельштам. Пришлось научиться курить. Однажды я решилась. Затянулась впервые припасенной сигаретой и вступила в разговор. «Ну а ты что-нибудь почитай», - снисходительно разрешили они. Я прочитала из «Братской ГЭС». «Иди, девочка, - сказали мне тогда мои будущие закадычные подружки, - Евтух не герой нашего романа».

Но из моей жизни как-то все мои любови не уходили. Прибавлялись новые, а старые не уходили. Царствие небесное, Евгений Александрович. Уходят мои взрослые, уходят любови моих взрослых, мое детство превращается в иной мир.

Артем Липатов - журналист, обозреватель «Коммерсант-FM» (Москва) :

Пожалуй, не было в русской поэзии второй половины XX века более противоречивой фигуры. Один из столпов шестидесятничества, один из «четверых в шапках» с известной фотографии был знаменит по обе стороны океана, в особенности в США: дружил с Алленом Гинзбергом, выступал на одной сцене с Jefferson Airplane, публиковался в Harper"s Bazaar и пользовался огромной же популярностью на родине, где балансировал между властью и фрондой.

В интервью журналу «Плейбой» 1972 года он признавался в том, что пробовал все виды наркотиков, обвинял в бездуховности американское ТV и лукавил о Набокове. Но сам факт этого интервью, кому угодно могший быть вмененным в вину, о многом заставляет задуматься. При этом известные факты заступничества и буквально битв за тех или иных обиженных и униженных, при этом - «Бабий Яр», при этом - грандиозная антология русской поэзии... и удивительная, недооцененная до сих пор рок-поэтория «Исповедь», вышедшая на «Мелодии» и ставшая давно филофонической редкостью. Думаю, участники опальной в ту пору группы «Аракс» могли бы кое-что рассказать об этой записи.

Так или иначе, Евтушенко был поэт, и ничего с этим не поделаешь. Иногда его строчки кажутся чудовищной конъюнктурой, иногда от них тяжело дышать, но они полны музыкой времени и духом живого человека, который выбрал свой неторный путь и шел по нему уверенно и до конца. То, что конец застал его в оклахомской Талсе, думаю, мало что меняет.

Кирилл Корчагин - поэт, лауреат премии Андрея Белого (Москва) :

Жизни некоторых поэтов завораживает больше, чем их стихи. Они, видимо, и важнее стихов, потому что позволяют почувствовать движение истории или подойти ближе к разгадке того, кто мы такие и зачем здесь оказались. Евтушенко это касается в полной мере: его биография полна встречами почти со всеми людьми, определившими облик второй половины ХХ века. Конечно, это захватывает куда больше, чем стихи: вялое рукопожатие Пиночета, энтузиазм Пазолини, который хотел снимать молодого Евтушенко в роли Христа, но не смог уладить формальности, знакомства по всему миру с жертвами военных преступлений и, наоборот, с бывшими палачами - все это само по себе большое искусство. Оно позволяет ощутить, что мир един, а не раздроблен на части и что человечеству еще предстоит большая работа по его обустройству.

Стихи Евтушенко - небольшой участок этой работы, и они были тем лучше, чем меньше этот участок, чем менее крупные задачи ставил перед собой поэт, ведь кататься на велосипеде в Кунцево - это почти то же самое, что бегать по берегу Тибра, но вот ежедневно ужинать в ЦДЛ - совсем не то, что годами скрываться от тайной полиции. Именно тогда в его стихах было слышно движение времени - ход истории, к которому он прислушивался с почти небывалым в русской поэзии вниманием. Для него было важно не просто участвовать в этой истории, но вобрать в себя весь ХХ век без остатка. Он стремился поставить знак равенства между собой и веком: не испугаться его и не отчаяться от его ужасов, но принять его целиком.

Как будто он думал, что все раны прошлого можно вылечить, - главное - все время двигаться вперед, не останавливаться ни на минуту, не впадать в уныние. Не только скорбеть по желавшим свободы убитым, но продолжать их дело настолько, насколько это возможно. Например, с помощью стихов, которые словно должны были залатывать все новые дыры в меняющемся на глазах мире, с помощью безумной публичности, где эстрадного самолюбования было не больше, чем аскетизма, готовности внимательно выслушать каждого. Над невероятным количеством стихов и выступлений Евтушенко принято смеяться, но не проявлялось ли так горячее желание нового мира, большой утопии, где не будет места насилию и угнетению?

Лучшие стихи Евтушенко наполнены предчувствием будущего. Время в них течет или несется, иногда даже тянется, но никогда не стоит на месте. Будущее рождается здесь из острого чувства жизни, из ощущения того, что человек - историческое существо и за попытку существовать вне истории, в тихом частном мире, ему придется заплатить страшную цену. Во многом это опыт человека середины ХХ века - того, кто после всех катастроф вновь смог поверить в то, что возможны единый мир и единое человечество. Сейчас в такое единство верить все сложнее, но, возможно, именно искренняя вера в будущее, готовность бороться за него - главный урок, который может преподать поэзия и жизнь Евтушенко.