1718-09-18

1783-03-31

Иван Васильевич Панин.

Граф, русский государственный деятель и дипломат. Один из ближайших сподвижников Екатерины II, возглавлял Коллегию иностранных дел (1763—1781). Выдвинув проект создания так называемой «Северной системы», подписал Петербургский союзный договор с Пруссией (1764), заключил договор с Данией (1765), торговый договор с Великобританией (1766).

Никита Иванович Панин родился 18 сентября 1718 года. Его отец, Иван Васильевич, всю жизнь отдал военной службе и вышел в отставку в чине генерал-поручика. Панин-старший пользовался расположением Петра I, но к числу его ближайших сподвижников не принадлежал, хотя был женат на племяннице знаменитого князя Меншикова Аграфене Васильевне Еверлаковой. Своим четырем детям Иван Васильевич дал прекрасное образование. Благодаря родству с Меншиковыми Никита Панин еще ребенком был представлен высшему петербургскому обществу, в том числе и великой княгине Елизавете Петровне.

Панин проходил службу с самых нижних чинов в привилегированном Конногвардейском полку. В 1740 году из вахмистров конной гвардии его перевели в корнеты. Панин оказался в числе тех гвардейцев, которые помогли Елизавете взойти на престол (1741). Он был пожалован в камер-юнкеры и стал приобретать некоторое влияние при дворе. После того как на него обратила внимание императрица, фаворит Елизаветы граф Шувалов забил тревогу. Молодого Панина срочно отправили посланником в Данию. В Дании Никита Иванович пробыл недолго. В 1746 году шведский король потребовал отозвать из Стокгольма русского посланника И.А. Корфа. Шведским делам в Петербурге в то время придавали очень большое значение.

Поэтому решение канцлера А.П. Бестужева-Рюмина послать в Стокгольм талантливого, но неопытного Панина было неожиданным.

В Стокгольме Никита Иванович прожил двенадцать лет. Ему удало предотвратить назревавший разрыв дипломатических отношений с Швецией, подписав русско-шведскую декларацию (1758) о готовности обеих держав охранять торговое мореплавание в Балтийске море и препятствовать появлению британского военного флота на Балтике.

В ноябре 1759 года Ее Императорское Величество повелел своему полномочному министру при шведском дворе, камергеру и генерал-поручику Никит Панину на время покинуть Стокгольм по случаю назначения его воспитателем и оберт гофмейстером великого князя Павла Петровича.

При дворе Панин быстро стал человеком значительным. Его называли «самым сановинтым вельможей империи». Он обладал редкой способностью располагать к себе людей, поэтому у него было много друзей и мало врагов. Он слыл искусным дипломатом и весьма образованным человеком. Панин долго жил в Европе и хорошо знал европейскую культуру, а таких людей в России в то время было немного, и их ценили.

В период недолгого правления Петра III Панин выступал за отстранение императора от власти, имея в виду регентство Екатерины Алексеевны до совершеннолетия своего воспитанника, и за ограничение монаршей власти. Петр III не доверял Никите Ивановичу (даже держал при нем своего флигель-адъютанта), хотя и пожаловал чином действительного тайного советника и орденом Св. Андрея Первозванного.

В июньском перевороте 1762 года Панин принял деятельное участие. Екатерина II наградила его за услуги ежегодной пенсией в размере 5 тысяч рублей.

Первое время Панин был лишь неофициальным советником империатрицы по вопросам внешней политики, и ему пришлось выдержать сильную конкуренцию со своим старым другом А.П. Бестужевым-Рюминым, Иностранные послы сообщали своим правительствам об интригах А. Бестужева Рюмина и Г. Орлова против Панина, который даже высказал желание отойти от дел.

Однако именно Панин 4 октября 1763 года стал старшим членом Иностранной коллегии; в октябре же, после окончательного удаления от дед Бестужева, к нему отошло заведование делами коллегии. Не будучи официально назначен канцлером, он был поставлен, по сути, выше вице-канцлера князя Д.М. Голицына и в течение почти двух десятков лет оставался главным советником Екатерины II и руководителем русской внешней политики.

Когда Панин вступил в должность старшего члена Коллегии иностранных дел, учреждение это было сравнительно небольшим. Числилось в ней около 260 служащих, из которых 25 находились в Москве. Панин свои «кадры» знал очень хорошо, ценил и, пожалуй, даже гордился ими.

В Петербурге внешнеполитические вопросы при Панине решались по отлаженной схеме. Никита Иванович получал корреспонденцию из-за границы и внимательно ее изучал. Отобрав самое важное, он писал на Полях свои замечания и предложения и отправлял все это императрице. Екатерина бумаги просматривала и тут же утверждала. Затем в коллегии составлялись рескрипт для отправки послу или иные официальные документы, которые императрица тем же порядком утверждала. Иногда Панин «для выигрывания времени» вторично бумаги на утверждение императрице -вообще не посылал.

Императрица вела дипломатическую переписку или переговоры по согласованию с Паниным. Делалось это в тех случаях, когда ее непосредственное участие было выгодным с политической точки зрения. Большинство ее «личных» писем иностранным владетельным особам было заготовлено в Коллегии иностранных дел под руководством Никиты Ивановича.

Такой порядок ведения внешнеполитических дел сохранялся довольно долго. Особых изменений в нее не внесло даже создание в 1769 году Государственного совета, ибо его рекомендации по собственно политическим вопросам определялись в конечном счете мнением Панина и его предварительной договоренностью с Екатериной.

Правда, иногда императрица и ее «министр иностранных дел» расходились во мнениях по существенным вопросам. В таких случаях Никита Иванович часто открыто выражал свое недовольство. Он мог, например, подолгу не являться ко двору или, сказавшись больным, демонстративно разъезжать по городу, а все присылаемые бумаги отправлять обратно с надписью «господину вице-канцлеру».

С 1763 года Панин помимо Коллегии иностранных дел руководил еще и Тайной канцелярией, занимавшейся расследованием наиболее серьезных преступлений, в том числе и вопросами контрразведки.

Взяв в свои руки внешнюю политику, Никита Иванович быстро стал ее не только формальным, но и фактическим руководителем. Разработка внешней политики — изучение положения, обдумывание дальнейших шагов, подготовка детальных инструкций для русских представителей за границей — все это было сосредоточено в руках Панина.

Первым делом ему пришлось решать польский вопрос. После смерти Августа III Екатерина в инструкции своим агентам поставила задачу — добиваться избрания на польский престол Станислава Понятовского, короля, «интересам империи полезного, который бы, кроме нас, ниоткуда никакой надежды в достижении сего достоинства иметь не мог».

События в Польше развивались благоприятно для России. После того как сейм постановил выдвигать в кандидаты только поляков, иностранные послы — французский, австрийский, испанский и саксонский — в знак протеста покинули Варшаву. 26 августа 1764 года Коронационный сейм в спокойной обстановке избрал литовского графа Станислава Понятовского королем.

Получив сообщение об этом событии, Екатерина написала Панину записку: «Никита Иванович! Поздравляю Вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я ви сколь безошибочны были все Вами взятые меры; о чем я не хотела обойти показать Вам мое удовольствие...»

У Панина были все основания быть довольным. Россия добилась избрания на польский престол своего кандидата, причем так, что и в Польше сохранялось спокойствие и прочие европейские державы восприняли событие как должное. Начинала складываться его, Панина, внешняя политическая система.

В ее основу легла идея создания Северного союза. Панин считал, что «...самое верное для поддержания в Европе равновесия против союза двух домов: австрийского и бурбонского, заключается в том, чтобы северные державы составляли между собою систему, совершенно независимую. Они гарантируют себя этим от вмешательства во внешние раздоры...» Иньи словами, профранцузской коалиции следовало противопоставить союз северных держав — России, Пруссии, Англии, Дании, Швеции и Польши.

Автором этой программы, однако, нельзя считать одного Панина В феврале 1764 года барон Я.А. Корф представил Екатерине соответствующий проект о Северном союзе. Панин эти идеи оценил, взял на вооружение и с тех пор понятие Северный союз (Северная система) связывалось главным образом с его именем.

В проекте фигурируют понятия держав «активных» и «пассивных» Со стороны «пассивных» предполагалось довольствоваться их нейтралитетом. «Активными» державами Панин считал те, которые могли решить вступить в прямую открытую борьбу со странами южного союза. К первым Панин относил Россию, Днглию, Пруссию, отчасти Данию; под «пассивными» подразумевались Польша, Швеция и другие страны, которые удалось привлечь к союзу.

Никита Иванович Панин рассчитывал с помощью Северной системы укрепить влияние России в Речи Посполитой и Швеции, а также в Турции переложить на союзников часть расходов по борьбе с французским влияниен в этих странах. Пользуясь словами самого Панина, необходимо было «единожды навсегда системой вывесть Россию из постоянной зависимости поставить ее способом общего Северного союза на такой степени, чтоб она как в общих делах знатную часть руководства иметь, так особливо на север тишину и покой ненарушимо сохранять могла».

В Петербурге отдавали себе отчет, что в полной мере осуществить за думанное нереально. Но благодаря идее Северного союза внешняя политик России приобретала программный характер. Действия, предпринимаемые в отдельных странах, увязывались в единое целое.

Первым серьезным шагом в деле создания Северной системы можно считать заключение в 1764 году союзного договора между Россией Пруссией. Фридрих II начал искать пути к сближению сразу же после вступления на престол Екатерины II. В Петербурге к его просьбам относились благосклонно, хотя Панин сознательно откладывал заключение соглашения, стараясь добиться от короля все больших уступок. На конец, когда России потребовалось активное участие Пруссии польских делах, договор был подписан. Союз с Пруссией позволил Петербургу влиять на польские дела, сдерживать Турцию, «первенствовав на севере» и «играть первую роль в Европе... без больших затрат со стороны России».

Переговоры с Данией оказались для Панина сравнительно легкими. Никита Иванович настоял на том, чтобы в секретных статьях договора Дания взяла на себя обязательства помогать России против Турции и противодействовать французскому влиянию в Швеции. Взамен Дания получила голштинские владения великого князя Павла Петровича. В феврале 1765 года договор был подписан. Затем Панин предпринял энергичные шаги, чтобы склонить и лондонский кабинет к подписанию союзного соглашения. Но ему удалось заключить лишь торговый договор (1766). Англию связывали теперь с Россией и более широкие политические соображения, поскольку у них оказался общий противник — Франция.

Чтобы остановить успешную деятельность российской дипломатии, Австрия и Франция прибегли к содействию Турции. В результате хитроумных интриг австрийского и французского послов Турция в конце 1768 года объявила войну России.

Дружественные отношения с Пруссией, Данией и Англией, то есть той частью Северной системы, которую удалось создать к началу войны, позволяли Панину не беспокоиться за северные границы и полностью сосредоточиться на турецкой проблеме.

Уже в 1770 году под впечатлением понесенных поражений Турция обратилась к Пруссии и Австрии с просьбой о посредничестве в мирных переговорах с Россией.

В Петербурге хотели покончить с войной как можно скорее. Для удачного завершения войны требовались усилия не только военные, но в не меньшей степени и дипломатические. Поводом для начала войны послужили волнения в Польше. События складывались так, что польские дела оказались тесно переплетены с делами турецкими, и решать их следовало комплексно.

Еще в начале войны Фридрих II выступил с проектом раздела Польши. С величайшим мастерством Панин уходил от прямого ответа, несмотря на чрезвычайную настойчивость прусското короля. Но после того как летом 1771 года Австрия заключила оборонительный союз с Турцией, правительство Екатерины II было вынуждено пойти на раздел Польши. Вопрос об участии в разделе был решен между Екатериной и Паниным еще до его обсуждения на Государственном совете. 16 мая 1771 года Никита Иванович «открыл» членам Совета предложение прусского короля Панин не только сообщил идею Фридриха II, но и обосновал необходимость ее принятия, иными словами, предложил готовое решение. Екатерина же демонстративно покинула заседание, тем самым дай понять, что других мнений не потерпит. Члены Совета единодушно одобрили предложенный проект.

«Соглашаясь на раздел, Россия, получала тройной выигрыш, — считает биограф Панина А.В. Гаврюшкин. — Во-первых, безопасную границу с Польшей. Во-вторых, как сказал на Совете Панин, успокоение «польского замешательства» и соответственно возможность вывести, наконец, из этой страны свои войска. И, в-третьих, нейтрализацию Австрии в вопросе о русско-турецкой войне. Но, для того чтобы решить эту третью задачу, необходимо было провести очень тонкую дипломатическую работу. Фридрих II предлагал попросту ухватить то, что плохо лежит. Панину же надо бы; сделать так, чтобы действия России, Пруссии и Австрии оказались взаимо- связаны, причем согласие Петербурга на раздел было бы обусловлено изменением австрийской политики в турецком вопросе».

Панин обратился с проектом раздела Польши к австрийскому канцлеру Кауницу и получил его принципиальное согласие. Никита Иванович применил маленькую хитрость. Конвенция по польскому вопросу между Россией и Пруссией была подписана 6 февраля 1772 года и ратифицировав 4 марта. Панин предложил проставить другие даты: подписание — 4 январ, и ратификация — 4 февраля. Благодаря этому в начавшихся переговорах австрийцами на конвенцию можно было ссылаться как на свершившийс факт и, соответственно, лишить их возможности предлагать изменения в содержание. Хитрость удалась, потому что, как только началось обсуждение деталей соглашения, Фридрих II и Кауниц сцепились из-за размеров захватываемых территорий, и Панину приходилось постоянно призывать своих партнеров к сдержанности.

В начале 1772 года уже было достигнуто предварительное соглашение между заинтересованными державами. Окончательно оно было скреплен в августе тремя двусторонними актами между Россией, Австрией и Пруссией. Россия получила польскую часть Ливонии и часть Восточной Белоруссии, в свое время отторгнутой от русских земель великими князьями литоскими.

В войне с Турцией русские войска и флот одержали ряд блестящих побед, заставивших турок после упорного сопротивления и срыва ими переговоров на Фокшанском и Бухарестском конгрессах все же согласиться., мир, который был оформлен в 1774 году в Кючук-Кайнарджи. Россия получила выход к Черному морю...

20 сентября 1772 года великому князю Павлу Петровичу исполнилось 18 лет. Обязанности Панина как воспитателя на этом закончились. За труды по воспитанию наследника и «отправлению дел обширного иностранного департамента толико лет сряду» он был щедро награжден. Никите Ивано вичу были пожалованы: звание первого класса в ранге фельдмаршала: жалованьем и столовыми деньгами по чину канцлера, 9 412 душ крепостных в том числе в землях, присоединенных от Польши, 100 тысяч рублей на и ведение дома и т. д. Панин принял эти дары, но распорядился ими довольно необычно. Четыре тысячи крестьян, находившихся в новых приобретеных Россией польских владениях, он подарил своим трем главным подчиненным чиновникам — Бакунину, Убри и Фонвизину.

Даже недоброжелатели уважали Никиту Ивановича как личность твердую, честную и вместе с тем тонкую. «Величавый по манерам, ласковый, честный противу иностранцев, которых очаровывал при первом знакомств, он не знал слова нет; но исполнение редко следовало за его обещаниями и если, по-видимому, сопротивление с его стороны — редкость, то и надежды, на него возлагаемые, ничтожны. В характере его замечательна тонкость... соединенная с тысячью приятных особенностей, она заставлял говорящего с ним о делах забывать, что он находится перед первым министром государыни; она может также заставить потерять из виду предмт посольства и осторожность, которую следует наблюдать в этом увлекательном и опасном разговоре» — так характеризовал Панина в 1778 году французский агент Кальберон.

Уволенный с должности обер-гофмейстера, Панин сохранил за собой право посещать великого князя в любое время и часто им пользовался. Своей семьи у Никиты Ивановича никогда не было. В 1768 году Панину приглянулась старшая дочь графа Петра Борисовича Шереметева Анна. Но буквально накануне венчания Анна вдруг почувствовала себя плохо. Через несколько дней появились признаки страшной болезни — оспы. 27 мая Шереметева умерла. Никита Иванович так и остался холостяком. Домом для него стал великокняжеский двор.

С 1780 года началось новое сближение России с Австрией. И уже в мае 1781 года Панин, сторонник союза с Пруссией, был уволен в бессрочный отпуск. Лето Никита Иванович провел в своем смоленском имении Дугино, а в конце сентября получил отставку.

С этого времени здоровье его резко ухудшилось. Утром 31 марта 1783 года граф Никита Иванович Панин скончался. Когда цесаревич, неотлучно дежуривший возле постели Панина, увидел, что жизнь покидает старика, он упал на колени и, плача, прильнул губами к руке своего наставника.

Панина похоронили в Александро-Невской лавре, в церкви Благовещения. Траурная процессия оказалась многолюдной, были многие из тех, кто при жизни графа слыл в числе его недругов. Императрица на похороны не пришла.

П.А. Вяземский написал о нем: «...Граф Панин, хотя и был вполне дипломат и министр иностранных дел, был однако Русским не только по характеру и направлению своей политики, но и истинно Русским человеком с головы до ног. Ум его напитан был народными историческими и литературными преданиями. Ничто, касавшееся до России, не было ему чуждо или безразлично. Поэтому и любил он свою родину — не тепленькою любовью, не своекорыстным инстинктом человека на видном месте, любящего страну свою — в силу любви к власти. Нет, он любил Россию с пламенною и животворною преданностью, которая только тогда существует, когда человек принадлежит стране всеми связями, всеми свойствами своими, порождающими единство интересов и симпатий, в котором сказывается единая любовь к своему отечеству — его прошлому, настоящему и будущему. Только при такой любви и можно доблестно служить стране своей и родному своему народу, сознавая при этом все его недостатки, странности и пороки и борясь с ними насколько возможно и всеми средствами».

(1718-1783) русский государственный и политический деятель

Хотя жизнь Никиты Ивановича Панина прошла на службе при дворе Екатерины II , всеми чертами характера и поведения он как бы вышел из времен Петра Великого . Панин происходил из семьи известного петровского генерала, назначенного после победы в Северной войне комендантом Пернова (так тогда назывался эстонский город Пярну). Там и прошло детство Никиты. Фамилия же Паниных восходит к итальянскому искателю приключений Панини, приехавшему в Россию в XV веке и давшему начало их роду.

Панины не принадлежали к родовитой знати и своим положением в обществе были обязаны исключительно личным талантам. Поэтому Никита, как старший сын в семье, пошел по стопам своего отца и был записан в лейб-гвардии Конный полк. Три года спустя на этот же путь вступил его младший брат Петр. В 1740 году Никита Панин уже имел звание корнета и был принят в лучшем петербургском обществе. Этому способствовали безупречные манеры, блестящее знание иностранных языков и красивая внешность. Недруги даже распространили слух о его любовной связи с императрицей Елизаветой Петровной. Согласно одной из легенд, Никита Панин якобы проспал назначенное ему свидание, за что потом и поплатился.

В 1747 году он был направлен русским посланником в Копенгаген, а вскоре был переведен в Стокгольм, где и прошли следующие двенадцать лет его жизни. Впервые соприкоснувшись с высокой европейской политикой, Никита Иванович Панин быстро разобрался в обстановке. Возможно, его успехам по службе способствовало дружеское отношение со стороны тогдашнего российского канцлера Алексея Бестужева-Рюмина - ведь их судьбы оказались во многом похожи. На первых порах Бестужев был настоящим наставником своего молодого коллеги, чего, кстати, Панин никогда не забывал.

Однако покровительство Бестужева имело и оборотную сторону. Как только того постигла опала, Никита Панин был отозван на родину. Он вернулся в Россию в 1760 году и думал, что более не возвратится на государственную службу. Но императрице были нужны способные люди. Ему был пожалован высокий придворный чин обер-гофмейстера, после чего он был назначен воспитателем наследника российского престола Павла Петровича.

За новое для него дело, Никита Иванович Панин взялся с большой охотой. Вначале ему казалось, что он сможет вырастить из маленького Павла просвещенного монарха, о появлении которого мечтали во многих европейских странах. Однако дальше личной дружбы дело не пошло. Реформаторские идеи, которые с таким жаром проповедовал Панин, оказались абсолютно чуждыми будущему императору.

После восшествия на престол императора Петра III , Панин понял, что необходимо искать нового покровителя. И тогда он предложил поддержку супруге императора Екатерине, которая с радостью ее приняла. Никита Иванович Панин стал активным участником дворцового заговора, в результате которого Екатерина и стала императрицей.

В отличие от предыдущих монархов, Екатерина II умела быть благодарной. Имя Панина стояло одним из первых в списке тех, кто был награжден за содействие ее восхождению на трон. Никита Панин становится во главе Коллегии иностранных дел. Однако его внешнеполитическая активность привела к появлению весьма опасного конкурента. Им оказался А. Бестужев, некогда считавшийся его другом.

Хотя в главном их мнения совпадали (и Панин, и Бестужев считали главным противником России Францию, а естественным союзником Англию), все же они решительно разошлись при формировании русского политического курса.

Никита Иванович Панин выступил с идеей создания так называемой «северной системы». Он хотел организовать союз северноевропейских государств, который должен был представлять собой непобедимую силу. Естественно, что в то время подобное объединение было невозможно. И тем не менее Екатерина поддержала действия Панина. Почти двадцать лет он был главным советником императрицы и фактическим руководителем русской внешней политики. Любопытно, что, несмотря на постоянные дипломатические заботы, до 1774 года Никита Панин оставался воспитателем цесаревича.

По характеру он был человеком медлительным и осторожным, вел малоподвижный образ жизни, но эта кажущаяся медлительность и беззащитность оказалась лишь искусной маской. Иностранные послы, которые вели с ним переговоры, утверждали, что он относится к типу чрезвычайно жестких и бескомпромиссных политиков.

Возможно, эти качества и привели к тому, что после появления на политической сцене Григория Потемкина влияние Никиты Панина стало ослабевать. Изменилось и отношение к нему со стороны Екатерины. Как только Павлу исполнилось восемнадцать лет, Панин перестал быть его воспитателем, а вскоре был принужден выйти в отставку.

Правда, у него сохранились добрые отношения с будущим императором. Павел даже посетил умирающего Панина, отдав тем самым дань своеобразного уважения своему наставнику.

Выйдя в отставку, Никита Иванович Панин поселился в своем имении и по примеру многих занялся литературной деятельностью. Но он занялся сочинением не мемуаров, как того от него ожидали, а политического трактата «Рассуждение о непременных законах». Одним из первых в России, Никита Панин понял пагубность крепостного права и доказал необходимость его отмены. Естественно, что в то время подобные идеи не могли найти никакого отклика. Всего через несколько месяцев Никита Панин умер.

Шурин дипломатов И. И. Неплюева и А. Б. Куракина .

За время своего пребывания в Швеции Панин, по отзывам современников, проникся симпатиями к конституционному строю . Он был креатурой Бестужева , а потому положение его с падением последнего и с переворотом, происшедшим в половине 1750-х гг. в русской политике (сближение России с Францией , англо-прусская конвенция), стало очень трудным.

Имея могущественного врага в лице графа Воронцова , заменившего Бестужева, Панин неоднократно просился в отставку, когда неожиданно был назначен (29 июня 1760 г.), вместо Бехтеева , воспитателем Павла Петровича. Панин сблизился с Екатериной, в особенности по смерти Елизаветы.

Во введении к проекту Панин, по мнению историка, давал резкую критику господствовавшего в управлении произвола («в производстве дел всегда действовала более сила персон, чем власть местъ государственных») и предложил учреждение Совета из 6-8 членов-министров; все бумаги, который требуют подписи государя, должны были проходить через этот совет и быть заверены кем-либо из министров. Сенату проект представлял право «иметь свободность представлять на Высочайшие повеления, если они… могут утеснить законы или благосостояние народа ».

Этот проект был отклонён императрицей. В письме к Вяземскому она писала: «иной думает для того, что он был долго в той или другой земле, то везде по политике той или другой его любимой земли все учреждать должно ». Несмотря на это, Панин не потерял своего положения, скорее всего, благодаря исключительным обстоятельствам вступления Екатерины на престол и своему влиянию на Павла, воспитателем которого он был; Екатерина, по её собственным словам, опасалась удалить его. Более осторожное мнение по вопросу отклонения проекта Панина высказывал Н. Д. Чечулин. .

Этой ролью Панина объясняется и положение его во все последующее время среди борющихся придворных партий (он всегда должен был бороться против Орловых) и отношения его к императрице, которые никогда не были искренни и хороши. Его до самого последнего времени обвиняли, между прочим, в том, что он намеренно развращал Павла и из своих личных целей содействовал разладу между императрицей и её сыном; но из записок Порошина видно, что он очень серьёзно относился к своей задаче в качестве воспитателя.

Внешнеполитическая деятельность

С именем Панина связаны все вопросы внешней политики русского правительства за время от до гг. Будучи сначала неофициальным советником императрицы, он в 1763 г., по увольнении в отпуск Воронцова, сделан старшим членом иностранной коллегии. Вскоре затем, по удалении Бестужева, ему было поручено заведывание всеми делами коллегии, хотя канцлером он никогда не был.

Разрешение вопросов об отношениях России к государствам Северной Европы привело Панина к созданию системы так называемого «Северного Союза», или «Северного Аккорда », навлекшей на него обвинение в доктринерстве. Этой системой Панин хотел, для возвеличения престижа и значения России, создать вокруг неё союз всех северных держав, для противодействия стремлениям Бурбонской и Габсбургской династий; с этой целью он старался - в общем безуспешно - соединить государства, интересы которых были совершенно противоположны, как, например, Пруссию с Англией и Саксонией.

Оценка деятельности

Увековечить свою признательность Панину Павел мог лишь по смерти Екатерины, воздвигнув ему в 1797 г. памятник в церкви св. Магдалины в Павловске . Екатерина, сравнивая в письме к Гримму Панина с Орловым, ставит последнего гораздо выше и говорит, что у Панина было много крупных недостатков, но он умел их скрывать.

Граф Панин был одним из образованнейших русских людей своего времени, так что, по отзывам иностранных послов, «походил скорее на немца»; Екатерина называла его энциклопедией . Он интересовался самыми разнообразными вопросами из области государственных знаний и знаком был со многими классическими произведениями философской литературы . На гуманный образ мыслей и строгое чувство законности указывает в красноречивых словах один из наиболее близких к нему людей, знаменитый Фонвизин ; о некотором свободомыслии в вопросах веры свидетельствует то, что, при приглашении в законоучители к Павлу Петровичу Платона Левшина , Панин больше всего интересовался тем, не суеверен ли он, а в письме к Воронцову, который заболел от постной пищи, говорил, что закон требует не разорения здоровья, а разорения страстей, «еже одними грибами и репою едва ли учинить можно».

Он очень любил еду, женщин и игру; от постоянной еды и сна его тело представляло одну массу жира. Он вставал в полдень; его приближенные рассказывали ему смешные вещи до часу; тогда он пил шоколад и принимался за туалет, продолжавшийся до трех часов. Около половины четвёртого подавался обед, затягивавшийся до пяти часов. В шесть министр ложился отдохнуть и спал до восьми. Его лакеям стоило большого труда разбудить его, поднять и заставить держаться на ногах. По окончании второго туалета начиналась игра, оканчивавшаяся около одиннадцати. За игрой следовал ужин, а после ужина опять начиналась игра. Около трех часов ночи министр уходил к себе и работал с Бакуниным , главным чиновником его департамента. Спать он ложился обыкновенно в пять часов утра.

Панин не был женат, но увлечение женщинами часто ставилось ему в вину. Невестой его была умершая от оспы в 1768 году графиня Анна Шереметева . На склоне лет молва называла его «интимной приятельницей» Марию Талызину , женщину чудовищно толстую. Доподлинно известно то, что они сообща занимались воспитанием своих племянников князей Куракиных (Александра и Алексея), когда те лишились родителей.

При всей разносторонней деятельности, которую Панину приходилось проявлять, он был очень ленив и медлителен. Екатерина говорила, что он умрёт когда-нибудь от того, что поторопится.

Переводчик Коллегии иностранных дел Иван Пакарин выдавал себя за сына Екатерины II и Никиты Панина .

Киновоплощения

• Емельян Пугачёв - Игорь Горбачёв
• Великая - Владимир Крылов

Напишите отзыв о статье "Панин, Никита Иванович"

Примечания

Источник

• Браудо А. И. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Ссылки

• Гаврюшкин А. В. . - М .: Международные отношения , 1989. - 176, с. - (Из истории дипломатии). - 50 000 экз. - ISBN 5-7133-0261-7 .

Главы Посольского приказа Президенты Коллегии иностранных дел Министры иностранных дел до 1917 года Белое движение 1918-1920 Наркомы и министры иностранных дел РСФСР 1917 - 1991 Наркомы и министры иностранных дел СССР 1923 - 1991 Министры иностранных дел после 1991 года

Отрывок, характеризующий Панин, Никита Иванович

Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.

На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.

Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет, радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C"est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d"etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l"honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l"honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l"honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.

Никита Иванович Панин родился в 1718г. Он был сыном Ивана Панина, за свою жизнь дослужившегося до чина генерала-поручика.

Сам Никита Панин начал военную службу в конногвардейском полку. Чин его был одним из нижних. Именно этот полк в 1741 г. преподнес скипетр императрице Елизавете Петровне.

В 1748 году Панин был отправлен в Швецию, где провел ближайшие двенадцать лет. В 1760 году, когда Панин вернулся в Петербург, ему было поручено воспитание Павла Петровича, Никита Иванович получил чин обер-гофмейстера. Это был сын наследника - будущий самодержец Павел I.

В 1763 году Панин был назначен руководителем внешнеполитического ведомства. В 1764 году Никита Иванович был назначен руководителем кампании по делам в Польше. Целью этой кампании было избрание на польский престол выгодного для Российской империи кандидата - им стал Станислав Понятовский.

До 1774 года Никита Иванович Панин являлся воспитателем великого князя Павла. Никита Иванович Панин был отправлен в отставку в 1781 году (до этого времени именно Панин был вершителем всей внешней политики России).

В отставке он обратил внимание на внутренние проблемы Российской империи. В 1782 году он написал сочинение, которое, по сути, представляло собой введение к конституции. В 1783 году Никита Иванович Панин умер.

Когда императрица Елизавета Петровна заприметила Никиту Ивановича Панина, она отправила его в Данию, а потом в Швецию Настоял на этом ее фаворит И.И. Шувалов. Он понял, что перед ним находится соперник. Избавиться от него можно было испытанным способом - дать поручение, обязательно связанное с отлучением из столицы. Вот Панин и вынужден был отправиться послом в Данию и Швецию.

Панин с пользой провел время в Швеции. Здесь он познал, как происходит борьба между политическими партиями. В этой стране Никита Панин постигал глубины искусства дипломата. Швеция помогла ему понять некоторые идеи Просвещения. В частности он осознал, что значит сила закона. Ведь ему должно беспрекословно следовать абсолютно все население страны (в т.ч. и самодержец). Государство должно всячески помогать развитию торговли: как внутренней, так и внешней, а также развитию промышленности, земледелия. Он понимал то, что страна, обладающая такими богатыми природными ресурсами, должна опираться на это богатство в своем развитии.

Панин интересовался судьбой крепостных. В этом деле он считал, что упразднять крепостное право было бы слишком рано. Но государство, по его мнению, обязано защитить крестьян от произвола помещиков. Отношения между ними должны быть полностью регламентированы, в частности, четко установлен размер повинностей, которые крестьянин обязан нести в пользу своего барина.

В 1760 году Панин вошел в число важных сановников страны. Он был вызван Елизаветой Петровной с целью воспитания Пала Петровича (будущего царя). Никита Иванович Панин занял должность обер-гофмейстера. Эта должность давала много прав Панину: он мог поддерживать довольно близкие отношения с великим князем и княгиней, имел даже доступ в апартаменты императрицы. В обязанности Панина входило воспитание в сыне Екатерины веры, добронравия, кротости, правосудия и т.п., а также предупреждение всяческих пороков (трусости, лести и т.д.). Важнейшее место среди преподаваемых Павлу наук занимала история России.

Н.И. Панин не отличался рвением к воспитанию наследника. Дело было не только в лени, скорее, в том, что в 1763 году Панин был назначен главой внешнеполитического ведомства. К тому же темы, которые Панин заводил за обеденным столом редко были воспитательными. В основном, они касались наиболее актуальных светских проблем, которые воспитанник в силу возраста не мог воспринимать должным образом. Бывали случаи, что разговор имел противоречащую нравственным устоям направленность. Панин при воспитаннике мог рассказывать о казнях, многие из которых ему представлялись забавными. Иногда Павел посещал постановки в театре, рассчитанные явно не на детей. Как бы то ни было, Панин отлично подобрал для воспитанника учителей, знающих свое дело. Среди них отличался офицер Порошин, обладавший широким кругозором.

Панин принял участие в дворцовом перевороте 28 июня 1762г. Панин был человеком, не любившим рисковать, поэтому вовлечь его в участие в дворцовом перевороте было делом очень непростым. И все же Е. Дашкова решилась напрямую спросить Панина о том, что он думает о низложении с престола Петра III. На это Панин ответил, что осознает, какое пагубное влияние на развитие страны может оказать правление Петра III, но он не является сторонником насильственных мер. Однако Панин был за вступление на престол законного наследника - Павла. После свершения переворота и той радости, которая витала в обществе после свержения Петра III, Екатерина II стала императрицей. Речи о регентстве Екатерины Алексеевны над своим несовершеннолетним сыном уже не шло.

Екатерина II относилась к Панину доверительно. Хотя целью дворцового переворота, как считал Панин, было воцарение законного наследника Павла I, между ним и Екатериной II не возникло никакого отчуждения. Да и сам Н.И. Панин уже не настаивал на возведение на престол Павла.

Панин - руководитель внешнеполитического ведомства. В 1763 году Никита Иванович Панин получил от императрицы особый рескрипт, в котором говорилось о его временном назначении на должность главы Иностранной коллегии дел. Однако эту должность Панин занимал около двадцати лет. Дело в том, что первые два года он замещал канцлера Воронцова, отправившегося на этот срок в отпуск. Но этот самый отпуск для Воронцова был хорошим предлогом для отставки. Исходя из этого, после окончания отпуска канцлера Панин стал полноценным руководителем данного внешнеполитического ведомства.

Панин руководил расследованием "дела Хитрово". Оно было связано с желанием императрицы вступить в брак с Г. Орловым. В связи с этим делом какой-либо опасности для Екатерины Великой выявлено не было. Наказания участники "заговора" получили весьма легкое. Правда, это объясняется и тем, что и сам Панин не был удовлетворен возможным браком императрицы со своим фаворитом.

Панин руководил расследованием делам Мировича. Это дело было куда более важное, чем предыдущее. Мирович попытался освободить из Шлиссельбургской крепости Иоанна Антоновича и вручить ему корону, тем самым свергнув Екатерину II. Эти события происходили как раз в те дни, когда императрица отсутствовала в столице (она прибывала в Прибалтике). Само дело кончилось гибелью претендента на престол и арестом самого Мировича.

Н.И. Панин принял активное участие в выборах короля Речи Посполитой - Станислава Понятовского. Под давлением избирательный сейм Речи Посполитой без всяких прений выбрал Станислава Понятовского королем. Это произошло 4 июля 1764 г. В принципе, основным источником интриг в Варшаве была сама императрица Екатерина Великая. Панин же полностью исполнял все ее требования.

Панин являлся инициатором создания Императорского совета. Того, который в самый последний момент создан не был. Этот проект имел государственное значение - он должен был помогать императрице в управлении государством. В состав императорского совета должны были входить от шести до восьми человек, четверо из которых являлись бы статс-секретарями - в их ведении лежало бы управление внутренней и внешней политикой, а также военной и морской отраслями. Выходными днями совета должны были быть суббота и воскресение. Следует учитывать тот факт, что Екатерина Великая могла как поддержать, так и отклонить любое решение совета. Екатерине II проект вроде бы даже понравился: она подписала приготовленный Манифест об его учреждении, даже огласила состав этого совета. Но что-то заставило Екатерину Великую надорвать лист с Манифестом. Почему она это сделала. Ученые считают, что отчасти из-за удара по самолюбию, поскольку ранее такие органы создавались с целью помочь императрицам, не ведающим ничего в управлении государством. Екатерина II себя к таковым не причисляла. Еще более важной причиной представляется не понравившееся Екатерине Великой постановление об отстранении от управленческих дел фаворитов.

Проект Панина предусматривал реформу Сената. Панин не видел в действующем Сенате какого-либо значительного коэффициента полезного действия. Это было очень громоздкое учреждение - включало тридцать сенаторов, каждый из которых, по словам Панина, "приезжает на заседание Сената как гость на обед".

Панин, руководя внешнеполитическим ведомством, выполнял только волю Екатерины II. Если мнение Панина противоречило мнению Екатерины Великой, она его просто игнорировала. Панин же всегда выполнял все повеления Екатерины II, не возражал ей даже тогда, когда имел свои убеждения. В усердии же Панину отказать было нельзя.

В честь достижения Павлом совершеннолетнего возраста Екатерина Великая щедро наградила Н.И. Панина. Ему были пожалованы звание, которое расценивалось как фельдмаршальское, более восьми тысяч крепостных, а также сто тысяч рублей. Распоряжаясь этими подарками, Панин показал себя как человека благородного и бескорыстного: он отдал около половины крестьян трем своим главным подчиненным, хотя ничем обязан Никита Иванович им не был.

Панин не был женат. Не обзаведясь семьей, он, тем не менее, не допускал случайных связей. Но все-таки Никита Иванович предпринял две попытки пожениться. В 1766 году Панин влюбился в графиню Строганову (которая, кстати, приходилась дочерью канцлеру Воронцову). В связи с этим, Никита Иванович забросил свои дела, даже стал терять к себе уважение, но Екатерина Великая не стала его каким бы то ни было образом наказывать. Императрица в 1767 году пожаловала Никите Ивановичу графское достоинство. Этот подарок посвящался годовщине коронации Екатерины II. Вторая попытка относится к 1768 году. Панин страстно влюбился в Анну Шереметеву - дочь П. Б. Шереметева. Была даже назначена свадьба - на 10 мая 1768 г. Однако перед самой свадьбой Анна заболела оспой и вскоре умерла. Это была значительная утрата для Панина. Никита Иванович опять забросил все дела. Екатерина Великая не отстраняла его от дел, потому как понимала, насколько он образованный человек. Она ценила его таланты как дипломата.

Детские годы Никиты Панина прошли в г. Пернове (ныне Пярну, Эстония), комендантом которого был его отец. Никита Иванович был записан в лейб-гвардии Конный полк и к 1740 уже имел звание корнета. Он отличался красивой внешностью, был вхож в лучшее петербургское общество и пожалован придворным чином камер-юнкера.

Начало дипломатической карьеры Панина

В середине 1740-х годов ходили слухи о том, что Панин боролся с за расположение императрицы и, согласно легенде, не одержал верх лишь из-за своей широко известной лени, проспав назначенный час свидания. Быть может, потому, что сражение было проиграно, Никите Ивановичу пришлось сменить военный мундир на кафтан дипломата: в 1747 он отправился сперва в Данию, а затем посланником в Швецию. В Стокгольме фактически сформировалось его мировоззрение: он стал сторонником конституционной монархии, проникся идеями Просвещения и пришел к выводу, что внешнеполитические интересы России требуют противодействия английскому влиянию на Балтике.

Государственная и политическая деятельность Панина

Панин оказался способным дипломатом и мог бы многого достичь на этом поприще, если бы не то обстоятельство, что он пользовался покровительством канцлера А. П. Бестужева-Рюмина. Когда же в 1758 последнего постигла опала, а внешняя политика страны стала меняться, то Панин попросился в отставку. Но императрица, по-видимому, не забыла своего бывшего ухажера и в 1760 Никита Иванович был неожиданно назначен воспитателем великого князя Павла Петровича (будущего императора Павла I).

Панин в роли педагога

За новое дело Панин взялся ревностно и охотно. Он надеялся, что сможет привить наследнику российского престола собственные политические взгляды и воспитать из него идеального государя. Поначалу все складывалось именно так, как задумал Панин: ученик оказался способным и восприимчивым и уже вскоре воспитатель и воспитанник искренне привязались друг к другу. Но прошло совсем немного времени и с воцарением в 1761 будущее великого князя сделалось туманным и неопределенным.

Участие Панина в государственном перевороте

Панин принял активное участие в подготовке переворота в пользу , рассчитывая привести ее к власти лишь в качестве регентши при малолетнем Павле. По одной из существующих версий, именно Панин был организатором убийства Петра III. Новая императрица щедро наградила Панина, сделав его тайным советником, сенатором и одним из ближайших своих сотрудников. Екатерина II считала Никиту Ивановича «самым смышленым и самым ревностным человеком» своего двора. Однако, ценя и уважая Панина, императрица расходилась с ним во взглядах на то, каким должно быть ее правление.

Отклоненный проект Панина

В 1762 он составил проект «Манифеста об учреждении императорского совета и разделении Сената на департаменты». Выступая сторонником монархического строя, Панин, однако, предлагал ограничить его жесткими законодательными рамками в духе идей просветителей. Гарантом от деспотизма должен был стать императорский совет со значительно более широкими функциями, нежели аналогичные органы предшествующего времени. Екатерина сперва приняла панинский проект, однако увидев, что его автор не представляет никого, кроме самого себя, предала его забвению. Она однако согласилась со второй частью проекта относительно Сената, и в 1763 в соответствие с ним была осуществлена сенатская реформа.

Панин незаменимый дипломат

Панин вместе с тем имел огромный опыт, который был необходим императрице в другой сфере - внешнеполитической. На протяжении почти двадцати последующих лет он был ее главным советником в этой области и фактическим руководителем российской внешней политики, получив в 1763 и официальную должность старшего члена Коллегии иностранных дел. На этом посту Панин прослыл человеком мягким, добрым и честным, что вовсе не исключало его искусности как дипломата. Иностранные послы замечали, что, беседуя с добродушным и знаменитым своей ленью Никитой Ивановичем, нетрудно было забыть, что говоришь с первым министром императрицы и потерять необходимую осторожность. В силу его характера ему трудно было сказать «нет», но его «да» далеко не всегда означало действительное согласие. К тому же, в отличие от своих предшественников, Панин был неподкупен, т. е. не брал взяток, что для того времени было немалой редкостью. Во внешней политике он придерживался своих прежних воззрений. Панин выступал за сближение с Пруссией, способствовал избранию на польский трон Станислава Понятовского и был инициатором создания так называемой «Северной системы» - союза балтийских государств, который должен был обеспечить равновесие сил в Европе при первенствующем положении России.
В 1765 Панин разработал и заключил договор с Данией, в 1766 - торговый договор с Англией. С изменением направленности русской внешней политики после русско-турецкой войны 1768-74 и с ростом власти влияние Панина на принятие решений стало ослабевать. Последним существенным его вкладом в нее стала «Декларация о вооруженном нейтралитете 1780», принятая во время войны северо-американских колоний за независимость от Англии. В 1781 Панин отошел от дел. В истории России он остался как один из талантливейших дипломатов, немало сделавший для успехов ее внешней политики.

Признание современниками заслуг Панина

Казалось бы, положение фактического министра иностранных дел при крупнейшем европейском дворе, принесшее ему в 1767 даже графский титул, должно было полностью удовлетворять честолюбие Никиты Ивановича Панина . Тем более что всем было ясно, что это его положение обеспечивается не «случаем», не особым фавором со стороны императрицы, а исключительно знаниями и личными заслугами. Но Панин был не таков. Он не забывал своих убеждений и идеалов и, не вступая в открытую борьбу, не оставлял надежд на воплощение своих планов. Так, известно, что совместно с Д. И. Фонвизиным он работал над неким конституционным проектом, который, возможно, собирался реализовать, когда достигнет совершеннолетия. Считалось, что, когда это произойдет, Екатерина отречется от престола в пользу сына. Но в планы императрицы подобный шаг не входил и, как только великий князь стал совершеннолетним, служба при нем Никиты Ивановича закончилась. Впрочем, теплые отношения между ними сохранялись и впоследствии: Павел сидел у постели умирающего Панина в 1783. Сохранились записи великого князя, сделанные во время этих последних бесед со своим наставником. Из них следует, что будущий император спрашивал у Панина совета относительно мер, которые нужно будет предпринять, придя к власти.