Причитания – это древний жанр фольклора. Объект изображения в причитании – трагическое в жизни человека. Причитания представляют собой пример высокого трагического искусства. "Выплакивание невыносимого, в обычных условиях непредставимого и даже недопускаемого горя было в народном быту чуть ли не физиологической потребностью. Выплакавшись, человек наполовину одолевал непоправимую беду. Слушая причитания, мир, окружающие люди разделяют горе, берут на себя тяжесть потери. Горе словно разверстывается по людям. В плаче, кроме того, рыдания и слезы как бы упорядочены, их физиология уходит на задний план, страдание приобретает одухотворенность благодаря образности".

Причитания исполнялись вопленицами или плакальщицами. Произведения этого жанра всегда отражают индивидуальную судьбу. В них весьма сильно проявляется импровизационное начало, сочетаемое с традициями. Они зачаровывали слушателей драматизмом своего исполнения, которое имело свои особенности: вопленица ходила по комнате, по двору, дому, деревне, выходила в поле, кланялась, плакала, обнимала участников обряда. "Аудитория становилась своеобразным партнером вопленицы: по ее просьбе участники обряда могли совершать обрядовые действия, отвечать на ее вопросы, утешать; могли вступить с ней… в равный диалог причитаниями. Исполнение причитаний сопровождалось всхлипыванием, оханьем, аханьем, плачем… Причитания исполнялись речитативом – своеобразным говорком с ясно выраженным декламационным началом".

Композиционной формой причитаний является монолог. Язык причитаний связан с предметным и пространственным миром обрядового действия. Эмоциональный настрой создается при помощи эпитетов (темный лес, широкое поле, зеленые луга, цветы лазоревые), уменьшительно-ласкательных суффиксов, междометий “ах”, “ох”, а также восклицательной и вопросительной интонации.

XIX век подарил нам немало талантливых исполнительниц причитаний. Одной из самых известных плакальщиц того времени была Ирина Андреевна Федосова (17 апреля 1827 - 10 июля 1899).

И.А. Федосова родилась в 1831 году в деревне Софроново Петрозаводского уезда Олонецкой губернии. Ее родители были государственными крепостными крестьянами. Детство ее было типичным детством крепостной крестьянской девочки. Огромная семья, состоявшая из 22 членов, должна была напрягать все силы, чтобы не впасть в нищету. С двенадцати-тринадцати лет И.А. Федосова начала "подголосничать" на свадьбах и быстро приобрела известность: сначала в окрестных деревнях, затем по всей волости и, наконец, по всему Заонежью. Судя по воспоминаниям современников, Федосова отличалась высокой творческой активностью. Записанное с ее слов составляет лишь незначительную часть того, что было создано за несколько десятков лет почти непрерывного творчества. В 1864 году произошли ее первые встречи с собирателями народного творчества, положившие начало всероссийской известности Ирины Андреевны. В 1865–1866 годах Федосову в Петрозаводске разыскал П.Н. Рыбников и записал от нее несколько былин, а в начале 1867 года Ирина Андреевна познакомилась с преподавателем Олонецкой семинарии Е.В. Барсовым, сыгравшим огромную роль в ее дальнейшей судьбе.

В 1894 году Федосова встретилась с учителем словесности Петрозаводской гимназии П.Т. Виноградовым, который организовал ряд ее поездок по городам России в 1895–1896 годы (Петрозаводск, Петербург, Москва, Нижний Новгород, Казань).

Публичные выступления Федосовой в различных городах России явились значительным событием в истории русской культуры конца XIX века. Не случайно описание выступления Федосовой А.М. Горький, наряду с другими историческими эпизодами, включил в свою эпопею "Жизнь Клима Самгина". Федосову слушали ученые, литераторы, музыканты, художники, учителя, сотни представителей учащейся молодежи. Ее мастерство вызывало восхищение, воспринималось слушателями как яркий образец народного искусства, как свидетельство высокой одаренности великого русского народа.

Во время поездок Ирина Андреевна встречалась со многими крупнейшими представителями передового русского искусства и литературы 1890-х годов: А.М. Горьким, Н.А. Римским-Корсаковым, М.А. Балакиревым Ф.И. Шаляпиным и др.

В 1895 году И.А. Федосову слушал молодой Ф.И. Шаляпин, вспоминавший об этом впоследствии:
"Она (И.А. Федосова) вызвала у меня незабываемое впечатление. Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятной глубокая прелесть народного творчества. Неподражаемо прекрасно “сказывала” эта маленькая кривобокая старушка с веселым детским лицом о Змее Горыныче, Добрыне, о его поездочках молодецких, о матери его, о любви. Передо мной воочию совершалось воскресение сказки, и сама Федосова была чудесна, как сказка".

В исполнении Федосовой Шаляпин увидел то, над чем он напряженно размышлял в эти годы. Он говорил о том, что оперные певцы недостаточно знают и ценят естественную русскую народную манеру пения. "Ведь кто же умеет в опере, – писал Шаляпин, – просто, правдиво и внятно рассказать, как страдает мать, потерявшая сына на войне, и как плачет девушка, обиженная судьбой и потерявшая любимого человека".

Н.А. Римский-Корсаков так же живо заинтересовался мелодиями песен Федосовой и сделал слуховые записи пяти номеров из ее репертуара. Возможно мелодии, записанные от Федосовой, пригодились ему для оперы "Садко". Они, очевидно, вспомнились ему и при работе над другой оперой – "Сказание о граде Китеже".

В честь Федосовой в 1895–1896 годах созывались специальные заседания Этнографического отдела Русского Географического общества, Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Академия Наук наградила И.А. Федосову серебряной медалью с дипломом.

В 1896 году Федосова поселилась в Петербурге, где прожила до 1899 года. Весной 1899 года Ирина Андреевна почувствовала себя нездоровой и решила вернуться в деревню Лисицино. Здесь ее болезнь усилилась, и 10 июня 1899 года замечательной народной поэтессы не стало.

А.М. Горький оставил яркие воспоминания о Федосовой, посвятив плакальщице очерк "Вопленица":
"Давно я не переживал ничего подобного. В чистеньком концертном зале, полном аромата смолистого, свежего дерева, было сначала очень скучно. Публики было мало, и публика была вся плохая. На эстраде – высокий человек с черной бородой и в скверном сюртуке стоит, неуклюже облокотясь о что-то, вроде кафедры, и тусклым языком, ломаными, угловатыми фразами, скучно, длинно, бесцветно рассказывает о том, кто такая Ирина Андреевна Федосова. Это учитель Олонецкой гимназии Виноградов, человек, который знакомит Русь с ее неграмотной, но истинной поэтессой.

Орина, – усердно надавливает он на “о”, – с четырнадцати лет начала вопить. Она хрома потому, что, будучи восьми лет, упала с лошади и сломала себе ногу. Ей девяносто восемь лет от роду. На родине ее известность широка и почетна – все ее знают, и каждый зажиточный человек приглашает ее к себе "повопить" на похоронах, на свадьбах, а иногда и просто так, на вечеру... на именинах, примерно. С ее слов записано более 30 000 стихов, а у Гомера в “Илиаде” только 27 815!..
Кажется, он кончил. Публика не слушала его.

– Орина Андреевна! – кричит он. Где-то сбоку открывается дверь, и с эстрады публике в пояс кланяется старушка низенького роста, кривобокая, вся седая, повязанная белым ситцевым платком, в красной ситцевой кофте, в коричневой юбке, на ногах тяжелые грубые башмаки. Лицо – все в морщинах, коричневое... Но глаза – удивительные! Серые, ясные, живые – они так и блещут умом, усмешкой и тем еще, чего не встретишь в глазах дюжинных людей и чего не определишь словом.
– Ну вот, бабушка, как ты, петь будешь или рассказывать? – спрашивает Виноградов.
– Как хочешь! Как угодно обществу! – отвечает старуха-поэтесса и вся сияет почему-то.
– Расскажи-ка про Добрыню, а то петь больно долго... Учитель чувствует себя совсем как дома: плюет на эстраду, опускается в кресло, рядом со старухой, и, широко улыбаясь, смотрит на публику.

Вы послушайте-тко, люди добрые,
Да былину мою – правду-истину!.. – раздается задушевный речитатив, полный глубокого сознания важности этой правды-истины и необходимости поведать ее людям. Голос у Федосовой еще очень ясный, но у нее нет зубов, и она шепелявит. Но этот возглас так оригинален, так не похож на все кафе-кабацкое, пошлое и утомительно однообразное в своем разнообразии – на все то, что из года в год и изо дня в день слушает эта пестробрючная и яркоюбочная публика, что ее как-то подавляет этот задушевный голос неграмотной старухи. Шепот прекращается. Все смотрят на маленькую старушку, а она, утопая в креслах, наклонилась вперед к публике и, блестя глазами, седая, старчески красивая и благородная и еще более облагороженная вдохновением, то повышает, то понижает голос и плавно жестикулирует сухими, коричневыми маленькими руками.

Уж ты гой еси, родна матушка!
– тоскливо молит Добрыня, –
Надоело мне пить да бражничать!
Отпусти меня во чисто поле
Попытать мою силу крепкую
Да поискать себе доли-счастия!

По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле. И, как будто позабыв на время о “королевах бриллиантов”, о всемирно известных исполнительницах классических поз, имевших всюду громадный успех, – публика разражается громом аплодисментов в честь полумертвого человека, воскрешающего последней своей энергией нашу умершую старую поэзию.

– Теперь “вопль вдовы по муже”... – говорит Виноградов. Публика молчит. Откашлявшись, Федосова откидывается в глубь кресла и, полузакрыв глаза, высоко поднимает голову.

Лю-убимый ты мой му-уженька-а-а...
Сила страшной, рвущей сердце тоски – в этом вопле. Нота за нотой выливается из груди поэтессы. В зале тихо... Смерть, кладбище, тоска...

– Я не могу этого слышать... не могу... – шепчет сзади меня дама в желтой шляпе и, когда я оборачиваюсь взглянуть на нее, прячет в раздушенный платок взволнованное бледное лицо...

Потом вопила девушка, выдаваемая замуж. Федосова вдохновляется, увлекается своей песнью, вся поглощена ею, вздрагивает, подчеркивает слова жестами, мими- кой. Публика молчит, все более поддаваясь оригинальности этих за душу берущих воплей, охваченная заунывными, полными горьких слез мелодиями. А вопли, – вопли русской женщины, плачущей о своей тяжелой доле, – все рвутся из уст поэтессы, рвутся и возбуждают в душе такую острую тоску, такую боль, так близка сердцу каждая нота этих мотивов, истинно русских, небогатых рисунком, не отличающихся разнообразием вариаций – да! – но полных чувства, искренности, силы – и всего того, чего нет ныне, чего не встретишь в поэзии ремесленников искусства и теоретиков его...

Федосова вся пропитана русским стоном, около семидесяти лет она жила им, выпевая в своих импровизациях чужое горе и выпевая горе своей жизни в старых русских песнях. Когда она запела “Соберитесь-ка, ребятушки, на зеленый луг”, – по зале раздался странный звук – точно на кого-то тяжесть упала и страшно подавила его. Это вздохнул человек – ярославский купец Канин...

– Ты что?
– Хо-орошо! Так хорошо – слов нет! – ответил он, мотая головой и конфузливо отирая слезы с глаз. Ему под пятьдесят лет, – это фабрикант, солидный господин. Узнал свое, старое, оброшенное, и расчувствовался старик.

Она кончила петь. Публика подошла к эстраде и окружила поэтессу, аплодируя ей, горячо, громко аплодируя. Поняли! Хороший это был момент.

Импровизаторша – веселая и живая – блестит своими юными глазами и сыплет в толпу прибаутки, поговорки; толпа кричит ей вперебой:
– Хорошо, бабушка Ирина! Спасибо! Милая!".

К сожалению такие бабушки встречаются всё реже. А культура скорби и плача практически угасла. И как расплата за короткую память, мы имеем рост сердечно сосудистых заболеваний, и самоубийств, на фоне не отражённого и не разрешённого стресса. А хочется надеятся, что молодёжь направит свои таланты на возрождение и проработку народного наследия, что бы очищенное плачем сердце могло снова стать благодарным.

Причитания (прйчетъ, причет, плач) — древний жанр фольклора, генетически связанный с похоронным обрядом.

Объект изображения причитаний — трагическое в жизни, поэтому в них сильно выражено лирическое начало. Эмоциональная напряженность определяла особенности поэтики: обилие восклицательно-вопросительных конструкций, восклицательных частиц, синонимических повторов, нанизывание сходных синтаксических структур, единоначатия, экспрессивные словообразования и т. д. Мелодия в причитаниях выражена слабо, зато большую роль играли всхлипывания, оханье, поклоны и проч. Причитания создавались от имени того, кому посвящен обряд (невесты, рекрута), или от имени его родственников. По форме они представляли собой монолог или лирическое обращение.

В центральной и южной России причитания имели лирический характер и были невелики по объему, они исполнялись речитативом. Северные причитания исполнялись напевно, протяжно и отличались своей лироэпичностью. В них была развита описательность, подробный рассказ о происходящем. Даже незначительная деталь могла получить развитие.

Например, невеста задает риторические вопросы кирпичной белой печеньке: "Кто огню был выдувателем. Кто лучинки подавателем, Кто светилу зажигателем?" Она сама знает ответ: выдувала огонь матушка, подавал лучину братец. В поле зрения вопленицы оказывается лучина, и развивается микросюжет:

Как у мила братца родимого

Была этая лучининка

На болоте была ссечена.

За три года была сменена,

По-мелку была расколота,

На-часту была расщипана.

По собаке домой вожена.

На трех грядочках дымлёная,

Во трех печеньках сушеная,

К этой свадебке пасёная!

Такая детализация приводила к осложнению текста и замедляла его художественное развитие во времени. Структура причитаний была открытой, содержала возможность наращивания строк.

В основе способа исполнения причитаний лежала импровизация, так как каждый раз причитание было обращено к определенному человеку и должно было в своем содержании раскрывать конкретные черты его жизни. Причитания функционировали как разовые тексты, при каждом исполнении создаваемые вновь. Однако в них активно использовались накопленные традицией словесные формулы, отдельные строки или группы строк. Традиционные образы устной поэзии, устойчивые стереотипы переходили из одного произведения в другое, отражали психическое настроение человека в минуты скорби и печали. Причитание — это импровизация с использованием устойчивых, традиционных форм и под влиянием однородного по идее содержания, когда-то отлившегося в эти формы.

Композиция причитаний формировалась по ходу обряда.

Например, в начале XX в. в Устюженском уезде Новгородской губернии было зафиксировано причитание дочери по умершему отцу. "Все это располагается в таком картинном порядке: узнав, конечно, заранее о смерти своего отца, дочь, жившая в разных деревнях с покойным, выходит за деревню в поле встречать печальное известие и обращается к сообщающему с такими словами:

Я встречаю, горька сирота,

Я встречаю весть нерадошну,

Весть нерадошну, горемышную... <И т. д.>

Затем вместе с печальной вестницей или вестником отправляется в деревню, где находится дом умершего родителя. Подойдя к дому, дочка останавливается и плачет нараспев:

Подхожу я, горька сирота,

Я ко дому благодатному,

Ко кормильцу-то ко батюшку.

Не светит млад-ясен месяц.

Не обогрело солнцем красныим.

Не стречает солнце красное,

Мой кормилец, сударь-батюшка.

Меня гостью невеселую,

Невеселую-печальную.

Подходит она к двери дома со словами:

Растворяйся, дверь тесовая,

Идет гостья не веселая,

Не веселая, не радошна!

Я иду да со горючим слезам.

Войдя в дом, перекрестившись на иконы и отвесив поясной поклон, дочка обращается к своей матери:

Ты позволь-ко, солнце красное,

Благодатна моя матушка,

Подойти мне поблизехонько

К моему кормильцу-батюшку.

Поклониться понизехонько,

Мне спросить да солнце красное,

Мне спросить кормильца-батюшка,

Что куды, кормилец-батюшка...

<И т. д., всего 15 строк>

Обращаясь к родным, собравшимся около покойного:

Прикажите-тко, родимый,

Выше леса по поднебесью.

Всем залетным, вольным пташечкам...

< Всего 31 строка>

Снова обращаясь к матери:

Мое красное ты солнышко...

Пойдем, найдем кучера верного

Поехать до города, до стольного

Послать весть скорбную родному братцу…

<И т. д., всего 9 строк>

Мать отвечает, что известие о смерти отца послано старшему сыну во стольный город, и дочка благодарит мать:

Те спасибо, солнце красное,

Благодатна моя матушка!

Скоро ты побеспокоилась

Послать вестку невеселую.

Немного помолчав, дочь обращается ко всем присутствующим <26 строк: не слыхали ли, не едет ли брат?>. После некоторого раздумья дочка опять начинает причитать: сетует на себя: не разумна, не богата... Быстро спохватывается и обращается снова к своим родным:

Не вещуйте-тко, родимый,

Что пеняла, горька сирота. <...>

Что не плават камень по воде.

Как не ходят мертвы по земле!

< Всего 14 стихов. >

Окончив свои причеты над трупом, дочь скромно отходит в сторону и, если среди присутствующих находится еще умеющая плакать голосом, то такая выходит и начинает соперничать в своем искусстве с только что исполнившею свой долг дочерью покойного...".

Как видим, причитания отражали сам обряд и выражали эмоциональное состояние его участников. Содержание причитаний могло заключать в себе просьбу, наказ, укор, заклинание, благодарение, извинение, сетование. Особенно важна роль сетований, помогавших излить чувство горя. В причитании "Плач святозерской крестьянки по рекруту" (см. Хрестоматию) сетования встречаются три раза, и каждый раз они получают эпическое развитие.

Причитание начинается с зачина (Ты прощай-ко, мое рожоное милое дитятко...), затем следует укор (Как обневолили тебя не в порушку да не во времечко...), далее — сетование (Ты пойдешь, моя любимая удалая наживная головушка... — изображается дальний путь рекрута), просьба (Ты вспомни-ко свою любимую домашнюю крестьянскую жи-рушку...), снова сетование (И как придут-то честные годовые воскресные владычные празднички... — его друзья пойдут на игрище, мать будет горевать, сидя под окошком), затем заклинание (Ты не дай-ко, Боже-Господи...), третье сетование (И как есть-то мне тошнешень-ко... — матери представляются будущие картины крестьянского труда без сына-помощника), просьба — сообщать о себе хоть письмецом (И ты любимая удалая головушка...), извинение (И ты не помни, мое милое, Всех житейских моих грубостей), наказ (И ты вспомни-ко, рожоное. Мои ласковые словечушки!), заклинание (И как я, многопобедная, Я, горюша горе-горькая, Попрошу Царя Небесного...).

В художественном мире причитаний важную роль играла система образов. Помимо образов реальных участников обряда, в причитаниях возникали образы-олицетворения, образы-символы, поэтические сравнения и метафорические замены.

Олицетворения — это персонификация болезни, смерти, горя, сходная с мифологической и поэтической персонификацией в самом обряде (напр., девья красота). Олицетворение — существенный стилеобразующий прием. Так, в севернорусских свадебных причитаниях олицетворялись печь, изба:

В доме всё переменилося!

По мне окошко запечалилось.

Все стеколка затуманились:

Не видать да свету белого

Под косивчатым окошечком!

Олицетворялся даже голос причитающей невесты: он должен побежать со устое да серым заюшком, Со язычка горносталюш-ком... Невеста просит его не задерживаться у рек за переходами, У ручьев за перебродами, У полей за огородами, а направиться прямо во церковь во соборную и там ударить в большой колокол — чтоб шел звон по Русиюшке.

Образы-символы имели общефольклорный характер (белая лебедушка, красное солнышко). В отличие от свадебных песен, причитания в меньшей мере использовали образы-символы, но более глубоко разрабатывали поэтические сравнения, относящиеся к реальным участникам обряда. Сравнения достигали необычайной художественной выразительности:

Будто вороны слеталися,

А там два свата съезжалися.

Причитания склонны разворачивать систему сравнений, нагнетая вызываемое ими эмоциональное впечатление. Вот как передается смерть дочери:

Быв как дождички уходят во сыру землю,

Как снежочки быдто тают кругом-наокол огней.

Вроде солнышко за облачко теряется,

Так же дитятко от нас да укрывается;

Как светел месяц поутру закатается,

Как часта звезда стерялась поднебесная.

Улетела моя белая Лебёдушка

На иное, безвестное живленьице!

Возникали и другие психологические параллели. Сочувствуя горю невесты,

В саду яблони повянули,

В саду вишенки поблекнули.

Захлебнулись птички-ташечки <пташечки>,

Задавшись соловеюшки!

Архаичной чертой является система метафорических замен. Некогда существовал запрет произносить вслух имя человека и раскрывать его родственные связи, вследствие этого появлялись его обозначения через иносказание. Например, умершего хозяина дома вдова называла желанной семеюшкой, законной держа-вушкой, ладой милыим. Со временем метафорические замены сделались поэтическим приемом.

В причитаниях использовались эпитеты, гиперболы, слова в ласковой форме (с уменьшительными суффиксами), разнообразная поэтическая тавтология.

Исполняли причитания, как правило, женщины (сольно или попеременно). Свадебные причитания могли исполняться самой невестой или вместе с хором ее подруг, а при выводе ее к свадебному столу — подголосницей. Из народной среды издавна выделялись особенные знатоки причети — вопленицы (другие названия: плакальщицы, плачей, причетницы, стиховодницы, под-голосницы). Исполнение причитаний становилось их профессией.

Одна из замечательных профессиональных воплениц второй половины XIX в. — И. А. Федосова, которая с тринадцати лет уже была известна по всему Заонежью. В 1867 г. в Петрозаводске с ней познакомился преподаватель семинарии Е. В. Барсов. Он записал от нее похоронные, рекрутские и свадебные причитания, которые составили основу трехтомного издания. Эта публикация принесла Федосовой широкую известность. Впоследствии вопленица выступала со своим искусством в Петрозаводске, Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Казани — и везде вызывала восхищение. В посвященном ей очерке "Вопленица" М. Горький писал: "Федосова вся пропитана русским стоном, около семидесяти лет она жила им, выпевая в своих импровизациях чужое горе и выпевая горе своей жизни в старых русских песнях. <...> Русская песня — русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти 30000 стихов, понимает это гораздо лучше многих очень грамотных людей".

Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор - М., 2002 г.

Похоронныe причитания или плачи известны с древнейших времен как часть похоронного обряда. Рассказывая о смерти князя Олега от коня и описывая похороны, летописец сообщает: «Оплакивали его все люди плачем великим и понесли, и похоронили на горе,называемой Щековица…».«Великимплачем» причитают о княгине Ольге «сын ее и внук ее, и все люди». По князю Владимиру плакали «люди без числа» (то есть бесчисленное множество). Летописец кратко пересказывает содержание причитаний по князю:«плакали по нем бояре как о заступнике страны, бедные же – как о своем заступнике и кормителе».

В летописной статье за 1078г. приводится текст плача князя Ярополка по своему отцу Изяславу Ярославичу:

Отче, отче мой! Что еси пожил бес (без) печали на свете сем, многы напасти приим от людий и от братья своея? Се же погыбе не от брата, но за брата своего положи главу свою».

Ирина Андреевна Федосова

Древнерусская литература неоднократно использовала похоронные плачи и нередко цитировала их в летописях и житиях святых. Письменные свидетельства раскрывают наличие устойчивой образности в плачах, наличие общих мест, переходящих из одного причитания в другое. Так, на погребении князя Мстислава новгородцы причитали: «Зашло наше солнышко от нас, и мы в беде остаемся». В тех же словах плачут владимирцы-волынцы в 1288г. на похоронах своего князя. Сравнение смерти с заходом солнца в плачах дошло до нашего времени. С древнейших времен и до сего дня встречается вопросная форма плача, выражающая как бы недоумение пораженных горем людей.

Традиционные постоянные формулы каждый раз сочетались с собственным творческим элементом, который вносили плакальщики, сообщая конкретные детали смерти усопшего или рассказывая о его жизни. В сказании о Борисе и Глебе приводится плач Глеба по брату Борису и отцу Владимиру: «О, увы мне, Господи! Вдвойне плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы мне, увы мне!Плачу горько по отце, еще горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой Борис.Как пронзен был,как безжалостно убит, как не от врага, но от своего брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше бы мне умереть с тобой, нежели одинокому и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое ангельское, а вот какая беда постигла меня, лучше бы мне с тобою умереть, мой господин! Что же я буду делать,несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего?О, милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до господа, помолись о моей печали, чтобы и я сподобился такое же мучение воспринять и быть с тобою, а не на этом суетном свете».

В XVIв. оплакивание покойников бытовало во всех слоях русского общества. Английский путешественник Коллинз описал тогдашний похоронный обряд. Он обратил внимание, что не всегда «голосила» сама вдова, иногда вместо нее причитали специально нанятые для этого плакальщицы: тогда даже были профессионалки, которые могли подменить вдову.

И горе, и радость выражали женщины прошлых веков в поэтических импровизациях. Свадьба, проводы в солдаты и похороны не обходились без причитаний. Особенно искусных исполнительниц приглашали специально, правда, в основном, на свадьбы. А уж в дом, который посетило горе, вопленица приходила сама.

Тексты древних причитаний дошли до нас лишь в виде небольших отрывков, так как, к сожалению, собирание этого материала началось только в ХГХв. Так, благодаря стараниям замечательного ученого, исследователя и собирателя памятников древнерусской письменности и фольклора Е. Б. Барсова, мы можем познакомиться с особенностями этого жанра в его трехтомнике «Причитания северного края». Он первый начал записывать в одной из заонежских деревень плакальщицу-профессионалку, обладавшую незаурядным поэтическим даром, Ирину Андреевну Федосову (1831-1899). По ее собственным словам, голос у нее был «вольный и нежный». Это слышно даже на технически несовершенной записи фонографа (Москва, 1896г.), несмотря на довольно преклонный возраст исполнительницы в момент записи.

И.А.Федосова жила в деревне недалеко от одного из наиболее известных деревянных архитектурных комплексов - Кижи. Детство ее было типичным для крестьянских девочек тех лет. Она уже «шести год на ухож лошадь гоняла и с ухожа домой пригоняла, восьми год знала, на каку полосу сколько сеять».

С12-тилетИринасталаподголосничатьна свадьбах и в конце 40-х годов XIX в. приобрела широкую известность в Заонежье как замечательная плакальщица. Ирина Андреевна не повторяла заученный текст, она каждый раз импровизировала.Даже о своей жизни говорила припеваючи: «Под столом ходила - хвост носила, стол переросла – коров доить пошла; косу отпустила – в работниках служила; пора настала - с молодцем гуляла; пора пришла - замуж пошла, замужем 20 лет жила - тяжко горюшко несла, овдовела - осиротела.Вот тебе и весь сказ! А когда родилась - память извелась!».

«Русская песня – русская история, и безграмотная старуха Федосова понимает это гораздо лучше очень многих грамотных людей…», - так говорил о ней А.М.Горький.

Плачи Ирины Андреевны несли в себе печаль детей, потерявших родителей, жен, оставшихся без мужей, и мужей - без жен, родных и близких, потерявших кормильца, друга, односельчанина. Она умела в образах, издревле повторяемых, передать искреннее чувство утраты.

Плачет вдова:

Укатилось красное солнышко

За горы оно да за высокие,

За лесушки оно да за дремучие,

За облачка оно да за ходячие,

За часты звезды да подвосточные,

Покидат меня, победную головушку…

Оставлят меня, горюшу горе горькую,

На веки-то меня да вековечные.

Худо будет детям без покинувшего их родителя:

Будут по миру оны да ведь скитатися,

Будет уличка – ходить да не широкая,

Путь-дороженька вот им да не торнешенька;

Без своего родителя, без батюшка,

Приизвиются-то буйны на них ветрушки,

И набаются-то добры про них людушки…

Федосова умела рассказывать о тех хороших делах, которые оставил в памяти своих односельчан покойный. О старосте:

Он не плут был до вас, не лиходейничек,

Соболезновал об обчестве собраном,

Он стоял по вам стеной да городовой

От этых мировых да злых посредников…

Нет заступушки у вас, нет заборонушки…

Многие ее произведения - прекрасные образцы народной публицистики. Так она описывает «наехов-шего» чиновника (посредника):

Как найдет (наедет) мировой когда посредничек, Как заглянет во избу да он во земскую. Не творит да тут Исусовой молитовки, Не кладет да он креста-то по-писаному… Да он так же над крестьянством надрыкается, Быдто вроде человек как некрещеной. Он затопае ногама во дубовый пол. Он захлопае рукама о кленовой стул, Он в походню по покоям запохаживае, Точно вихарь во чистом поле полетывае, Быдто зверь да во темном лесу покрикивав… Именноеепричитанияширокоиспользовал Н.А.Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», к ее плачам обратился П.И.Мельников-Печерский в романе «В лесах», М.Горький в романе «Жизнь Клима Самгина», а многочисленные выступления народной сказительницы в различных городах России стали значительным фактом русской культуры. Федосову слушали Н.А.Римский-Корсаков, М.А.Балакирев, Ф.И.Шаляпин, а также известные ученые.Все они дали высокую оценку поэтическому мастерству народной поэтессы.

В Петрозаводске - городе, где Ирина Андреевна провела часть своей жизни, есть улица, названная ее именем. Здание бывшей Петрозаводской женской гимназии украшает мемориальная доска, напоминающая о том, что в 1895-1896гг. здесь выступала И.А.Федосова. На ее могиле у Заонежского села Ку-заранда высится стела, которая свидетельствует, что имя Федосовой хорошо помнят в Карелии. В Мед-вежьегорске - центре района Карелии - ее имя при- своено библиотеке.

Художественное мастерство поэтессы, глубина ее произведений позволяют причислить И.А.Федосов*. к числу выдающихся представителей народной культуры позапрошлого столетия.

Вместе с тем следует признать, что похоронные плачи - один из самых труднодоступных для записи фольклорных жанров. Чтобы исполнительница согласилась «вопить», ей нужно войти в определенное состояние, а собиратель должен обладать большим тактом, уметь расположить ее к себе, сыскать ее доверие и уважение. В момент совершения обряда невозможно записывать за вопленицей, в первую очередь - из этических соображений. Когда фольклорист видит горе и переживание, обыкновенная порядочность не позволит ему подойти с тетрадкой или с магнитофоном к страдающему, искренне опечаленному человеку. Поэтому подавляющее большинство текстов причитаний записано после похорон, когда прошло уже какое-то время, и запись представляет воспоминание о горе. Одним из собирателей похоронных плачей в начале XX в. был священник А.Н.Соболев. Его исполнительницами были не профессионалки-вопленицы, а простые крестьянки, недавно лишившиеся мужа, брата, отца. Их тексты полны искреннего чувства недавно пережитого горя.

Вот как плачет дочь по своему отцу (со слов М.Васильевой, с. Карачарово, Владимирский уезд): Родимый мой батюшка! Что ты так крепко спишь, Спишь, не проснешься? Недолго тебе у нас в гостях гостить. Не год и не неделюшку - Последний тебе часок со минуточкой. Куда это ты от нас собираешься? В какую дальнюю путь-дороженьку?

Откуда нам тебя ждать будет, Откудова глядеть будет, выглядывать? С восходу ли нам красна солнышка, С закату ли нам светла месяца? Ждать-то нам тебя не дождаться, Глядеть-то нам тебя не доглядеться… Нигде нам тебя не видывать, Нигде нам про тебя не слыхивать. Хорошо ли мы тебе построили крепкий дом. Без окошечек, без хрустальных стеклышек? Не будет тебе из него выезда, Не будет тебе из него выхода. Ты уляжешь с ним во могилушке, Под сырым песком да под камушком. Жанр похоронного причитания-живая ветвь народного творчества. До сих пор он продолжает бытовать в наших деревнях. Одним из памятников середины XX в.является «Плач о брате». Его сложил потомок знаменитого сказителя былин Т.Г.Рябинина, продолжатель семейной традиции Петр Иванович Рябинин-Андреев. Его брат Александр погиб в финскую кампанию 1940 г. Традиционные эпитеты «любимый брат», «ясные очи»воспринимаются в текстеПетра Ивановича, как глубоко личное.

Как любимого да брата Саши милого Во снегу глубоком тело рухнуло, Преклонилось от удара до смерти земка, Ясны очи его да не закрытые, Руки-ноги его как попало поразброшены, На головушке на буйной шлем не держится… Следующее причитание было записаноот П.Ф.Позднеевой (45 лет, деревня Уек), которая научилась «плаксам» у матери. Детей своих Парасья не имела,воспитывала родного брата. Когда провожала его на фронт, ревела причетом «до потери пульса», как чувствовала его скорую гибель. Здесь приводится плач по брату, погибшему в Великой Отечественной войне: Моего-то да солнца красного, Среднего да обогревного, Он молодехонек да зеленехонек, Он не думал да в уме-разуме, Он сражался мой да как готовился, Со своим войском да во жестокий бой, Он садился мой да на добра коня, Во седло садился во черкальское, Поехал он да на чисто поле, Его постигла тут судьба несчастная, Моего-то да солнца красного Истекли его леты цветущие, Его встретили да неприятели, Фашисты те да неприятели Подсекли его ноги резвые, Прострелили его буйную головушку. Его пролили да кровь горячую, Прикончили жизнь молодецкую, У моего-то да солнца красного Погани-ти да неприятели. Не досталася ему да мать-сыра земля… …Улетел он от нас да далечёшенько, Далеко от нас да по поднебесью, Откуль не бегает да скора почта. Нам не возят да письма-грамотки, Не пересылают нам да вести-павести По третьему да году долгому. Одна и зплакальщиц,УльянаЛарионовна Ларикова, о своей жизни рассказывала так: «Муж у меня был хороший, моложе меня на 5 лет, жили мы хорошо.Подошло время,умер муж, из детей живых осталось трое: дочь да два сына. Жаль было хозяина, да что сделаешь, ну,поплакала немного, потому что ребят осталось мало, все были большие, обутые, одетые, так и это радовало. Вот об детях я туже плачу. Все глаза выплакала. Похоронили отца, старший сын остался один в дому, да и застрелился. Ему было 29 лет, вот сразу два горя. С тех пор заболела я, не могу поправиться». Второго сына проводила она на Великую Отечественную войну и, когда пароход отчалил, запричитала:

Кормилица да чадо мое милое,

Дитя мое сердечное,

Меньшо мое последнее,

На тебя да гуси выпали,

Спросили тебя, потребовали

На чужу на дальню сторону,

Города да там смотреть столичные,

На большу войну да кроволитную,

Защищать свою родную Родину,

Защищать Россию-матушку

От фашиста злого Гитлера,

Лютого, да ядовитого.

Не любит, видно, нашу власть советскую,

Разоряет Россию-матушку,

Широку Россию великую..

Ой уж, мое чадо милое,

Дадут тебе ружье казенное,

Учить станут вас, добрых молодцев,

Ко ружью тебя да ко казенному,*

Ко штыку да ко острому,

Ко сабле вас да быстрой,

К большим снарядам да минным.

Молодешеньки да зеленешеньки,

Шелкова трава да невозрослая,

Расцвели цветы лазорьевы,

Не на это были вы рощены,

Не про злого врага ядовитого да лиховитого.

Ядовитый враг да скверный он,

Погубил много наших детей отецких,

Отецких да младецких.

Пустошат наши города столичные,

Города столичные да места хлебные.

Чего ему, гаду, надобно,

Злому ли ему врагу поганому,

Худому фашисту ядовитому,

Ядовитому да лиховитому?

Чё он лезет, чё пихается,

Победить хочет, да разорить хочет?

Пособи ты, Бог,

Нашим добрым молодцам,

Защищать нашу да свою Родину-матушку,

Не пускать врага да ядовитого,

Во нашу да Россию-матушку!».

Сколько плачей прозвучало на Великой Отечественной… И по сей день причитают.

Следующая запись сделана в 1996 году, то есть совсем недавно. Это обращение к умершей матери:

Уж последние минуточки

Ты в своей-то светлой горнице.

Опрощается скоро светла горница,

Унесут тебя за леса темные,

За горы высокие…

Уж дороженька тебе невозвратная.

Похоронное причитание – это всегда память о том, кто ушел из жизни, это всегда песнь о жизни, о смерти, о любви, То есть о самом главном.

Журнал “Народное творчество”

“Русская воля”

Вконтакте

Тема связи жизненного цикла тела и музыкального инструмента может быть поставлена более широко на материалах свадебного обряда,где музыкант(мужчина) мог исполнять ритуальную роль,являясь представителем рода жениха или даже в определенных случаях выступая его заменой.В музыкальной структуре свадебного обряда, в его западнорусской разновидности,инструментальная музыка,представляющая род жениха,находится в отношении дополнения к вокальной -песням и причитаниям,исходящим от рода невесты. На Руси свадьбы игрались с давних пор.В каждой местности существовал свой набор свадебных ритуальных действий, причитаний,песен, приговоров. В зависимости от конкретных обстоятельств свадьба могла быть «богатой»- «в два стола» (и в доме невесты и в доме жениха), «бедной»-«в один стол» (только в доме жениха), «вдовьей», «сиротской».Словом,двух одинаковых свадеб быть не могло,и у каждого вступившего в брак оставалась в памяти своя,единственная в своем роде,свадьба. Но при всем бесконечном многообразии свадьбы игрались по одним и тем же законам. Сватовство,сговор,прощание невесты с родительским домом,свадьба в доме невесты, свадьба в доме жениха- вот те последовательные этапы,по которым развивалось свадебное действо. Свадебный обряд начинался со сватовства.Присланные от жениха сват или сватья иносказательными приговорами, а затем и прямо объявляли о цели своего прихода.Родители должны были обдумать предложение,и если были согласны,то на сговоре закрепляли уговор о браке «рукобитьем»,обсуждали день свадьбы и предстоящие хлопоты по совершению обряда. На следующей,предсвадебной,неделе родители невесты готовились к свадьбе,а невеста,причитая,прощалась с родительским домом,со своей девической жизнью,с подружками.На девичнике подруги снимали с нее девичий головной убор,расплетали ей косу,вели в баню,где невеста «смывала» свое девичество. На следующее утро в дом приезжал свадебный поезд с женихом.Гостей встречали,усаживали за стол,угощали. Вскоре выводили невесту и торжественно,на виду у всех собравшихся,передавали жениху.Отец с матерью благославляли молодых,после чего свадебный поезд увозил их к венцу. После венчания свадебный поезд увозил невесту в дом жениха,где происходил продолжительный пир.Через несколько дней молодые должны были посетить родственников. На этом свадебный обряд завершался.Многие свадебные ритуалы по ходу свадьбы «пересказывались», «комментировались», «опевались» в песнях,причитаниях,приговорах.Весь этот комплекс свадебной поэзии создавал особую поэтическую действительность,свой сценарий действа.Этот поэтический сюжет свадьбы,отраженный в песнях и причитаниях,и представлен в данном разделе. Поэтическая свадебная действительность отлична от того,что совершалось на самом деле,так сказать,от действительности реальной.Она трансформирует происходящие события; возникает фантастически-сказочный мир.Как в сказке все образы однозначны,да и сам обряд поэтически интерпретированный,предстает своеобразной сказкой. Свадьба являясь одним из самых значительных событий человеческой жизни,требовала празднично-торжественного обрамления.И если прочитать по порядку все причитания и песни,то, углубившись в фантастический свадебный мир,можно почувствовать щемящую красоту этого ритуала.Останутся «за кадром» красочные одежды,гремящий колокольцами свадебный поезд, многоголосный хор «песельниц»,заунывные мелодии причитаний,звуки гармоней и балалаек- но поэтическое слово воскрешает боль и высокую радость того праздничного состояния души.

Кроме причетов невесты, к свадебной поэзии относятся и песни, приуроченные к разным эпизодам свадьбы. Особым жанром свадебных песен, отличающимся своей функцией и художественной спецификой, являются величания. Величания преследовали цель наделить величаемых всеми качествами, какими должен был, по мнению крестьянина, обладать счастливый человек. Несомненна древняя магическая основа величаний, в которых желаемое выдаётся за действительное и изображается красочно и идеализированно. Величавая песня имеет описательный характер, это песня-портрет, песня-характеристика, причём не индивидуальная, а типичная. Величавой песне свойственны богато разработанная и точная символика и параллелизмы, связанные не только с понятием богатства, благополучия, счастья, но и с семейным положением величаемых. Кроме величальных песен, создающих положительные образы, на свадьбе звучали шуточные, пародийные величания – корильные песни. По смыслу и образности они пародировали настоящие величания, создавали непривлекательный, сниженный, но тоже типический портрет – хозяев, свах, дружки и т.д. Они исполнялись, когда девушки получили мало за предшествующее величание и хотели высмеять «бедность» и скупость гостей и хозяев.

Глава 3 Причитания как жанр

Причитания могут быть свадебные, рекрутские, похоронные. Причеты не имели определенной формы и фабулы.

Причита́ния - жанр обрядового фольклора, характерный для многих мировых культур. Причитания являются одним из древнейших видов народной поэзии, они существовали еще в Древней Греции. Как правило, причитания имеют особую плачевую мелодику, в них выражается горе исполнительницы по поводу какого-то конкретного события (смерти близкого человека, войны, стихийного бедствия и т. д.). В большинстве культур причитания исполнялись только женщинами, хотя у некоторых народов (курды, сербы) существовали специфические мужские плачи.

В русской народной традиции причитания образуют обширную область «плачевой культуры», генетически соотнесённую с обрядами перехода. Основным контекстом причитаний является похоронный обряд, которым заданы основные параметры жанра и, прежде всего, его поэтическая и звуковая символика - важнейшее свойство причитаний в том, что они хорошо слышны миру мёртвых. С этой точки зрения «исполнение причитаний в других обрядах и ритуализованных ситуациях всегда является в известной мере ссылкой на похороны»

Рекрутский обряд – более позднего происхождения, чем свадебный и похоронный обряды. Он сложился в начале18 века, после введения Петром 1 всеобщей рекрутской повинности (1699). Проводы на «службу государеву» на 25 лет для крестьянской семьи были равносильны смерти рекрута; влекли за собой разорение и упадок хозяйства. В самой армии часты были случаи жестокой расправы над солдатами, поэтому родные рекрута причитали над ним, как над умершим. Этот обряд почти не содержал в себе магических и символических моментов (иногда рекрута заговаривали от болезней, и, особенно, от пуль).

Историческая песня.

Нет единого понимания термина «исторические песни». Этим термином объединяются произведения многих песенных жанров, которые содержат в себе исторические реалии. В более узком понимании исторической песней называют эпические и частью лирико-эпические произведения, посвященные изображению исторических событий и эпизодов из жизни исторических лиц. Историческая песня – продолжение и развитие эпического творчества народа, получившего воплощение в былинах в эпоху зарождения феодализма и его ранних стадий. Исторические песни – эпические или лирико-эпические произведения эпохи развитого Русского феодального государствава, содержанием которых являются события или эпизоды из жизни исторических лиц, в результате деятельности которых заинтересованы носители песни, в ряде случаев считающие себя причастными к изображаемому.

Причет, плач, причитание- один из древнейших видов народной поэзии. В некоторых местах русского Северо-Запада* он сохранился до наших дней, поэтому плач, подобный плачу Ярославны из восьмисотлетнего «Слова о полку Игореве», можно услышать еще и сегодня.

Причетчицу в иных местах называли вопленицей, в других - просто плачеей. Как и сказители, они нередко становились профессионалами, однако причет в той или другой художественной степени был доступен большинству русских женщин**.

Причитание всегда было индивидуально, и причиной его могло стать любое семейное горе: смерть близкого родственника, пропажа без вести, какое-либо стихийное бедствие.

Поскольку горе, как и счастье, не бывает стандартным, похожим на горе в другом доме, то и причеты не могут быть одинаковыми. Профессиональная плачея должна импровизировать, родственница умершего также индивидуальна в плаче, она причитает по определенному человеку - по мужу или брату, по сыну или дочери, по родителю или внуку. Традиционные образы, потерявшие свежесть и силу от частых, например, сказочных повторений, применительно к определенной семье, к определенному трагическому случаю приобретают потрясающую, иногда жуткую эмоциональность.

Выплакивание невыносимого, в обычных условиях непредставимого и даже недопускаемого горя было в народном быту чуть ли не физиологической потребностью. Выплакавшись, человек наполовину одолевал непоправимую беду. Слушая причитания, мир, окружающие люди разделяют горе, берут и на себя тяжесть потери. Горе в причитаниях словно разверстывается по людям. В плаче, кроме того, рыдания и слезы как бы упорядочены, их физиология уходит на задний план, страдание приобретает одухотворенность благодаря образности:

Ты вздымись-ко, да туча грозная,

Выпадай-ко, да сер-горюч камень,

· Причитания сохранились, по-видимому, и в Сибири. Так, безвременная смерть В. М. Шукшина была оплакана его матерью Марией Сергеевной на похоронах в Москве. Ее причет отличался образностью и особой эмоциональной силой.

Раздроби-ко да мать сыру землю,

Расколи-ко да гробову доску!

Вы пойдите-ко, ветры буйные,

Размахните да тонки саваны,

Уж ты дай же, да боже-господи,

Моему-то кормильцу-батюшке

Во резвы-то ноги ходеньице,

Во белы-то руки владеньице.

Во уста-то говореныще...

Ох, я сама-то да знаю-ведаю

По думам-то моим не здеется,

От солдатства-то откупаются,

Из неволи-то выручаются,

А из матушки-то сырой земли

Нет ни выходу-то, ни выезду,

Смерть - этот хаос и безобразность - преодолевается здесь образностью, красота и поэзия борются с небытием и побеждают. Страшное горе, смерть, небытие смягчаются слезами, в словах причета растворяются и расплескиваются по миру. Мир, народ, люди, как известно, не исчезают, они были, есть и будут всегда (по крайней мере, так думали наши предки)...

В другом случае, например на свадьбе, причитания имеют прикладное значение. Свадебное действо подразумевает игру, некоторое перевоплощение, и поэтому, как уже говорилось, причитающая невеста далеко не всегда причитает искренно. Печальный смысл традиционного свадебного плача противоречит самой свадьбе, ее духу веселья и жизненного обновления. Но как раз в этом-то и своеобразие свадебного причета. Невеста по ходу свадьбы обязана была плакать, причитать и «хрястаться», и слезы неискренние, ненатуральные частенько становились настоящими, искренними, таково уж эмоциональное воздействие образа. Не разрешая заходить в причете слишком далеко, художественная свадебная традиция в отдельных местах переключала невесту совсем на иной лад:

Уже дай, боже, сватушку

Да за эту за выслугу,

Ему три чирья в бороду,

А четвертый под горлышко

Вместо красного солнышка.

На печи заблудитися

Да во щах бы сваритися.

Современный причет, использующий песенные, даже былинные отголоски, грамотная причетчица может и записать, при этом ей необходим какой-то первоначальный

толчок, пробуждающий эмоциональную память. После этого начинает работать поэтическое воображение, и причетчица на традиционной основе создает свое собственное произведение. Именно так произошло с колхозницей Марией Ерахиной из Вожегодского района Вологодской области*. Начав с высказывания обиды («замуж выдали молодешеньку»), Ерахина образно пересказывает все основные события своей жизни:

Под венец итти - ноской вынесли.

Очень хорошо описана у Ерахиной свадьба:

Не скажу, чтобы я красавица,

А талан дак был, люди славили.

С мою сторону вот чего говорят:

«Ой, какую мы дали ягоду,

Буди маков цвет, девка золото!»

А и те свое: «Мы не хуже вас,

Мы и стоили вашей Марьюшки...»

Перед тем как везти невесту в «богоданный дом»,

Говорит отец свекру-батюшке:

«Теперь ваша дочь, милый сватушка,

Дан вам колокол, с ним хоть об угол».

Поистине народное отношение к семье чувствуется далее в причете, обиды забыты, и все как будто идет своим чередом:

И привыкла я ко всему потом,

На свекровушку не обижусь я,

Горяча была да отходчива.

Коли стерпишь ты слово бранное,

Так и можно жить, грешить нечего.

Но муж заболел и умер, оставив после себя пятерых сирот.

Горевала я, горько плакала,

Как я буду жить вдовой горькою,

Как детей поднять, как же выучить,

Как их мне, вдове, в люди вывести?

* «День поэзии Севера», г. Мурманск. Публикация организована земляком Ерахиной Иваном Александровичем Новожиловым.

И свалилася мне на голову

Вся работушка, вся заботушка,

Вся мужицкая да и женская.

Я управлю дом, пока люди спят,

С мужиками вдруг* в поле выеду

И пашу весь день, почти до ночи.

Все работы я приработала,

Все беды прошла, все и напасти,

Лес рубила я да и важивала,

На сплаву была да и танывала,

Да где хошь спасут люди добрые.

Всех сынов тогда поучила я,

В люди вывела и не хуже всех.

И вперед** себе леготу ждала

Да и думаю, горе бедное:

Будет легче жить, отдохну теперь.

Ой, не к этому я рожденная!

Мне на голову горе выпало,

Сердце бедное мое ранило,

Никогда его и не вылечить,

Только вылечит гробова доска!

Надо мной судьба что наделала,

Отняла у меня двух сынов моих...

Удивительна и концовка этого произведения:

Вы поверьте мне, люди добрые,

Ничего не вру, не придумала,

Написала всю правду сущую,

Да и то всего долю сотую.

Я писала-то только два денька,

А страдаю-то вот уж сорок лет...

ЧАСТУШКА. Федор Иванович Шаляпин терпеть не мог частушек, гармошку считал немецким инструментом, способствующим примитивизации и вырождению могучей и древней вокально-хоровой культуры.

Недоумевая по этому поводу, он спрашивает: «Что случилось с ним (то есть с народом), что он песни эти забыл и запел частушку, эту удручающую, эту невыносимую и бездарную пошлость? Уж не фабрика ли тут виновата, не резиновые ли блестящие калоши, не шерстяной ли шарф, ни с того ни с сего окутывающий шею в яркий летний день, когда так хорошо поют птицы? Не корсет ли, надеваемый поверх платья сельскими модницами? Или это проклятая немецкая гармоника, которую с такой любовью держит под мышкой человек какого-нибудь цеха в день отдыха? Этого объяснить не берусь. Знаю только, что эта частушка - не песня, а сорока, и даже не натуральная, а похабно озорником раскрашенная. А как хорошо пели! Пели в поле, пели на сеновалах, на речках, у ручьев, в лесах и за лучиной».

В. В. Маяковский, обращаясь к поэтической смене, тоже не очень-то жалует частушку: «Одного боюсь - за вас и сам, - чтоб не обмелели наши души, чтоб мы не возвели в коммунистический сан плоскость раешников и ерунду частушек».

Однако что бы ни говорилось о частушке, что бы ни думалось, волею судьбы она стала самым распространенным, самым популярным из всех ныне живущих фольклорных жанров. Накопленная в течение многих веков образная энергия языка не исчезает с отмиранием какого-либо (например, былинного) жанра, она может сказаться в самых неожиданных формах, как фольклорных, так и литературных.

Частушка в фольклоре, да, пожалуй, и сам Маяковский в литературе, как раз и явились такими неожиданностями. И антагонизм между ними, если призадуматься, чисто внешний, у обеих один и тот же родитель - русский язык...

Правда, у родителя имеется множество еще и других детей. Ф. И. Шаляпин имел основание негодовать: слишком много места заняла частушка в общем семействе народного искусства. Когда-то, помимо застольного хорового пения, жило и здравствовало уличное хоровое пение, но долгие хороводные песни постепенно превратились в коротуш-ки, одновременно с этим хоровод постепенно вырождался в нынешнюю пляску.Можно даже сказать, что превращение хоровода в пляску и сопровождалось как раз вырождением долгих песен в частушки. Медленный хороводный темп в конце прошлого века понемногу сменяется быстрым, плясовым; общий танец - парным и одиночным. Вместе

* Вместе.

** В будущем.

со всем этим и долгая песня как бы дробится на множество мелких, с относительно быстрым темпом.

И частушка пошла гулять по Руси... Ее не смогли остановить ни социальные передряги, ни внедрение в народный быт клубной художественной самодеятельности. Она жила и живет по своим, только ей самой известным законам. Никто не знает, сколько создано в народе частушек, считать ли их тысячами или миллионами. Многочисленные собиратели этого фольклорного бисера, видимо, даже не предполагают, что частушке, даже в большей мере, чем пословице, свойственна неразрывность с бытом, что, изъятая из этнической музыкально-словесной среды, она умирает тотчас. Много ли извлекает читатель, например, из такого четверостишия, затерянного при этом среди тысяч других:

Перебейка* из-за дроли

Потеряла аппетит,

У меня после изменушки

Нежевано летит.

Читателю нужна очень большая фантазия, чтобы представить шумное деревенское гуляние, вообразить «выход» на круг, пляску и вызывающее, с расчетом на всеуслышание пение. Надо знать состояние девицы, которой изменили в любви, то странное ее состояние, когда она смеется сквозь слезы, и бодрится, и отчаивается, и маскирует свою беду шуткой. Надо, наконец, знать, что такое «перебейка», «перебеечка». К мнению некоторых исследователей о том, что женские частушки придуманы в основном мужчинами, вряд ли стоит прислушиваться. Частушки создавались и создаются по определенному случаю, нередко во время пляски, иногда заранее, чтобы высказать то или иное чувство. Тут может быть признание в любви, угроза возможному сопернику, поощрение не очень смелого ухажера, объявление о разрыве, просьба к подруге или товарищу «подноровить» в знакомстве и т.д. и т.п.**.

Вообще любовная частушка - самая распространенная и самая многочисленная. К ней примыкают рекрутская и производственно-бытовая, если можно так выразиться, а в некоторые периоды появлялась частушка и политическая, выражавшая откровенный социальный протест. Тюремные, хулиганские и непристойные частушки безошибочно отражают изменение и сдвиги в нравственно-бытовом укладе, забвение художественной традиции.

Глупо было бы утверждать, что в традиционном фольклоре совсем не имелось непристойных частушек. Иметься-то они имелись, но пелись очень редко и то в определенных, чаще всего мужских компаниях, как бы с оглядкой. Спеть похабную частушку при всем честном народе мог только самый последний забулдыга, отнюдь не дорожащий своим добрым именем. «Прогресс» в распространении талантливых, но похабных частушек начался на рубеже двух веков примерно с таких четверостиший: «Я хотел свою сударушку к поленнице прижать, раскатилася поленница, сударушка бежать». Излишняя откровенность и непосредственность искупаются в этой частушке удивительной достоверностью. Поздняя же непристойная частушка становится все более циничной, недостоверно-абстрактной***. Взаимосвязь таких фольклорных опусов с пьянством очевидна.

Интересно, что частушка пелась не только в тех случаях, когда весело или когда скучно. Иногда пелась она и во время неизбывного горя, принимая форму исповеди или жалобы на судьбу. Так, во время пляски молодая вдова пела и плакала одновременно:

Ягодиночку убили,

Да и мне бы умереть,

Ни который, ни которого

Не стали бы жалеть.

И пляска и пение в таких случаях брали на себя функции плача, причитания. Смысл многих частушек, как и пословиц, не всегда однозначен, он раскрывается лишь в определенных условиях, в зависимости от того, кто где как и зачем поет.

Председатель золотой, Бригадир серебряной. Отпустите погулять, Сегодня день неведряной.

· Перебейка-разлучница, соперница. От слова «перебить», «отбить». Синонимом может быть «супостатка».

· ** Мария Васильевна Хвалынская, каргопольская собирательница частушек и пословиц, рассказывает, что «прежде многие девчата имели тетради со своими частушками. Заводили их в тринадцать-четырнадцать лет и пополняли записи, пока замуж не отдадут». *** Читатель должен поверить автору на слово, поскольку примеры абсолютно непечатны.

Опять же необходимо знать, что в ведреные, то есть солнечные, дни надо работать, косить или жать, а погулять можно и в ненастье. Песенку можно спеть и так и эдак, то ли с внутренней издевкой, то ли с искренним уважением. Но такую, к примеру, частушку вряд ли можно спеть в каком-либо ином смысле:

Милая, заветная,

По косе заметная,

На жнитве на полосе,

Лента алая в косе.

За столом и во время общей пляски «кружком» вторую половину частушки пели коллективно, хорошо знакомые слова подхватывались сразу. Запевать мог любой из присутствующих. Парная девичья пляска вызвала к жизни особый частушечный диалог, во время которого высказываются житейские радости и обиды, задаются интимные вопросы и поются ответы, пробираются соперницы или недобрые родственники.

Частушечный диалог, осуществляемый в пляске, мог происходить между двумя подругами, между соперницами, между парнем и девушкой, между любящими друг друга, между двумя родственниками и т.д. Угроза, лесть, благодарность, призыв, отказ - все то,

что люди стесняются или боятся высказать прямо, легко и естественно высказывается в частушке.

В частушечном монологе выражается исповедальная энергия. В фольклорных запасниках имеются частушки для выражения любых чувств, любых оттенков душевного состояния. Но если подходящее четверостишие не припоминается или неизвестно поющему, тогда придумывается свое, совершенно новое.

Довольно многочисленны частушки, обращенные к гармонисту. Порой в них звучит откровенная лесть, даже подхалимство. Но на что не пойдешь, чтобы в кои-то веки поплясать, излить душу в песнях! Особенно в те времена, когда столько гармонистов улеглось на вечный сон в своих неоплаканных могилах.

РАЕК. Говорить складно - это значит ритмично, в рифму, кратко, точно и образно. Складная речь не была принадлежностью только отдельных немногочисленных людей, говорить складно стремились все. Разница между талантливыми и тупыми на язык говорильщиками была только в том, что первые импровизировали, а вторые лишь повторяли когда-то услышанное. Между теми и другими не существовало резкой качественной границы. Природа дает способности всем людям, но не всем поровну и не всем одинаковые. Так же неопределенна и граница между обычной речью и речью стилизованной. У многих людей, однако, весьма ярко выражена способность говорить в рифму и даже способность к складыванию, то есть к стихотворству.

Такой стихотворец жил чуть ли не в каждой деревне, а в иных селениях их имелось не по одному, и они устраивали своеобразные турниры, соревнуясь друг с другом.

В Тимонихе жил крестьянин Акиндин Суденков, настоящий поэт, сочинявший стихи по любому смешному поводу, используя для этого частушечный ритм и размер. В деревне Дружинине жил Иван Макарович Сенин, также сочинявший частушки. На озере Долгом жил старик Ефим, подобно Суденкову сочинявший целые поэмы про то, как они всем миром били «тютю» (филина, пугавшего своим криком), как вступали в колхоз и как выполняли план рубки и вывозки леса.

Не нагоним нападным, Так нагоним накидным, - сочинял Ефим о соревновании по весенней вывозке леса. (Речь идет о том, что весной, когда таял снег и дороги становились непроезжими, для выполнения плана призывали людей лопатами бросать снег на дорогу.) Про собственную жену, участвовавшую в общественной работе, Ефим сочинял так:

Кабы милая жена

Не была у власти,

Не пришел бы сельсовет,

Не нагнал бы страсти.

Ефим вырезал стихи на прялках, которые сам делал, на подойниках и т.д. На трепале, сделанном для соседки, он, может быть, в пику жене вырезал такие слова: «Дарю Настасьюшке трепало, моя любовь к ней крепко пала».

Многие жители Азлецкого сельсовета Харовского района хорошо помнят полуслепого Васю Черняева, который время от времени ходил по миру. Открыв дверь и перекрестившись, он вставал у порога и речитативом заводил то ли молитву, то ли какую-то песнь-заклинание - длинную и очень складную. Он призывал святую силу охранять дом и его обитателей «от меча, от пули, от огня, от мора, от лихого человека» и от других напастей. Ему давали щедрую милостыню. На улице ребятишки догоняли его, совали в руку клочок газеты либо берестинку, а иной раз и просто щепочку. Он брал, садился на камень и к общей потехе начинал читать всегда в рифму и на местную тему. Такие импровизированные стихи собирали вокруг него много народу. Вася Черняев, стыдясь своего положения, как бы отрабатывал свой хлеб. Он водил по берестине пальцем и «читал» о том, как на колхозном празднике у того-то «выдернули из головы четыре килограмма волосу», а того-то «лишили голосу» (на самом деле тот охрип от песен) и т.д.

Превосходным примером райка могут служить прибаутки, которые говорит дружко на свадьбе, не зря дружками назначали самых проворных и самых разговористых.

Иногда в рифму говорились целые сказки, бывальщины и бухтины, в других случаях заумные побасенки вроде этой:

«Писано-прописано про Ивана Денисова, писано не для роману, все без обману. Пришел дядюшка Влас, кабы мне на это время далась власть, да стадо овец, я стал бы им духовный отец, всех бы исповедал да и в кучку склал» и т.д.

Подобное словотворчество свойственно было только мужчинам, женщина, говорящая в рифму, встречалась довольно редко.

ЗАГОВОР. Слово, которое «вострее шильного жала, топорного вострия», от которого «с подружками не отсидеться, в бане не отпариться», которое «кислым не запить, пресным не захлебать», - такое слово действительно имело могучую силу. Оно защищало не от одной только зубной боли, но и «от стрелы летучия, от железа кованого и некованого, и от синего булату, и от красного и белого, и стрелы каленыя, и от красной меди, и от проволоки, и от всякого зверя и костей его, и от всякого древа, от древ русских и заморских, и от всякой птицы перья, в лесе и в поле, и от всякого руду* человеческого, русского, и татарского, и черемисского, и литовского, и немецкого, и всех нечестивых еленских родов, и врагов, и супостатов».

Многие заклинания и заговоры в поздние времена стали молитвами, христианская религиозная терминология соседствует в них с языческой. «Сохрани, крест господен, и помилуй меня, закрой, защити и моих товарищей заветных, и поди, стрела, цевьем во дерево, а перьем во птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море, а железо и свинец, кань в свою матерь землю от меня, раба божия (имярек), и от моих советных товарищев думных и дружных. Аминь, аминь, аминь».

Но «аминем беса не избыть» - говорит пословица, и слово защищало все же, наверное, вкупе с другим оружием... Произнося заклинания, человек укреплял веру в успех начатого дела, будил в себе духовные силы, настраивался на определенный лад. Охотничий заговор от злого человека, записанный Н. А. Иваницким, гласит: «Встану благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из дверей в ворота, во чисто поле, за овраги темные, во леса дремучие, на тихие болота, на веретища, на горы высокие, буду я в лесах доброго зверя бить, белку, куницу, зайца, лисицу, полевиков и рябей, волков и медведей. На синих морях, озерах и реках гусей, лебедей и серых утиц. Кто злой человек на меня поимеет злобу, тому бы злому человеку с берега синя моря песок вызобать, воду выпить, в лесу лес перечесть и сучье еловое и осиновое, ячменную мякину в глазах износить, дресвяный камень зубами перегрызть. Как божия милость восстает в буре и падере, ломит темные леса, сухие и сырые коренья, так бы и у того лихого человека кости и суставы ломило бы. И как по божьей милости гром гремит и стрела летает за дьяволом, так бы такая же стрела пала на злого человека. Будьте, мои слова, крепки и метки».

· Непонятное слово. Имеется в виду то ли руда железная, то ли кровь.

Существовало достаточно заговоров и заклинаний от пожара, от скотской немочи, приворотных и отворотных, пастушеских, а также от неправедных судей и городских крючкотворцев. Как видим по охотничьим и воинским заклинаниям, в древние годы мужчины пользовались заговорами наравне с женщинами, позднее заговаривание стало исключительно женской привилегией.

По-видимому, действие заговоров имело ту же психологическую основу, что и нынешний гипноз, самовнушение.

Множество бытовых повседневных заклинаний рождалось непосредственно перед тем или иным действием. Садясь, например, доить корову, хозяйка шептала или говорила вполголоса, с тем чтобы слышала только корова: «Докуд я тебя, раба божия Катерина, дою, Пеструха-матушка, ты стой стоючи, дои доючи, стой горой высокой, теки молока рекою глубокой, стой не шелохнись, хвостиком не махнись, с ноги на ногу не переступывай».