"Руся", краткое содержание которого приведено в этой статье, входит в знаменитый цикл писателя о любви "Темные аллеи". Над рассказами Бунин работал в эмиграции, живя во Франции, но писал при этом о России, о которой сильно тосковал. Большинство из них были впервые изданы в годы Второй Мировой войны.

Рассказ Бунина "Руся", краткое содержание которого вы сейчас читаете, начинается с описания прибытия поезда, следующего по маршруту "Москва - Севастополь" на небольшую станцию. В самом престижном вагоне первого класса едет семейная пара. Жена облокачивается на плечо мужа, а он задумчиво смотрит в окно.

В этот момент он начинает рассказывать о том, как когда-то жил в этой местности на каникулах. В одной из дачных усадеб он тогда работал репетитором. По его воспоминаниям, местность здесь была весьма скучной, большой помещичий дом был в запустении и сильно обеднел. Запущен был и большой сад, и озеро за ним, которое со временем стало превращаться в болото. Но господин еще умудрялся по этому озеру катать девушку в бедном сарафане из ситца.

Руся

В рассказе Ивана Бунина "Руся", краткое содержание которого представлено в этой статье, рассказывается, что полное имя этой девушки было Маруся. В семье же ее звали по-простому - Русей. Она была художницей, студенткой Строгановского училища живописи. В эти же места приезжала отдохнуть на лето.

В рассказе "Руся" Иван Бунин описывает, как живописна была и сама героиня. Мощная и длинная черная коса, смуглое личико, которое украшали темные родинки, нос правильной формы и вьющиеся волосы. Она была очень похожа на мать, которая была рождена восточной княжной. При этом Руся почти всегда была медлительной и меланхоличной.

Отец ее был офицером в отставке. Как и дочь, сухой и молчаливый, лишнего слова из него было не вытянуть. Правда, был еще и брат. В отличие от остальных своих родственников, милый, веселый и простой. Его как раз и учил рассказчик в своей молодости.

Жена тут же интересуется у него, был ли он в те годы влюблен в Русю. Тот признается в этом. Причем влюблен без памяти и рассудка. Руся отвечала ему взаимностью, по крайней мере, ей так самой казалось. Тут господин прерывает свой рассказ и предлагает отправиться спать. Его же спутница теперь непременно хочет узнать, чем закончится эта история.

Муж говорит, что до простого банально. Он уехал, а не женился на Русе, потому что предчувствовал встречу со своей нынешней супругой.

Воспоминания молодости

В рассказе Бунина "Руся", краткое содержание которого вы сейчас читаете, описывается, что супруга господина засыпает. А сам он всю ночь курит и вспоминает то самое лето.

В рассказе "Руся" Бунина И. А., краткое содержание дает полное представление о сюжете, рассказывается, что Руся поначалу пристально приглядывалась к главному герою. И только потом решилась заговорить. Вскоре предложила ему покататься по озеру. Правда, лодка была гнилой, с небрежно заделанными дырками и одним веслом. Но никого это не смутило.

Во время речной прогулки рассказчик просит Русю положить рядом с ней свой картуз, но вместо этого она страстно прижимает его к груди, говоря, что будет беречь. В тот момент у него дрогнуло сердца. Прогулка оканчивается длительным поцелуем.

Уже на следующий день в саду они объясняются друг другу в любви. Они договариваются о свидании вечером на том же месте. Главное - быть максимально осторожными. Мать Руси пристально следит за дочерью.

Ночное свидание

В рассказе Бунина "Руся" (краткое содержание в статье) описывается, что девушка пришла на берег реки с пледом, перекинутым через руку. Они сели в лодку и отправились на противоположный берег.

В ту ночь между ними состоялась близость. Рассказчик бросил девушку на корму, а та с помутившейся головой исступленно обняла его.

Печальный финал

Этот удивительный роман закончился уже через неделю. Рассказчика с позором выгнали из дома. Оказалось, что полоумная мать Руси все это время за ними следила. В очередной раз она застала их, когда молодые люди после обеда сидели в гостиной, прикоснувшись головами. Они рассматривали картинки в старых номерах журнала "Нева" и разговаривали о любви.

Безумная мать Руси взяла у своего сына старинный пистолет. Мальчик заряжал его только порохом, чтобы стрелять по воробьям. Женщина выстрелила в рассказчика, а затем ударила его пистолетом по лбу. После это громко закричала, что если ее дочь сбежит с ним, то она обещает в тот же день повеситься или сброситься с крыши.

Русю она заставила выбирать между ней самой и ее любимым. Девушка со слезами на глазах была вынуждена выбрать мать.

С тех пор прошло около 20 лет. И вот рассказчик вновь оказался в этих местах. На следующий день после завтрака они отправляются пить кофе. Жена обращает внимание, что ее муж добавляет в напиток слишком много коньяка и допускает, что он до сих пор не может забыть свою дачную девицу и грустит. В ответ супруг только печально подтверждает эти предположения.

Анализ рассказа

В рассказе Ивана Бунина "Руся", краткое содержание и анализ приведены в этой статье, автор противопоставляет два мира. Первый - будничный и обычный, в котором живет сейчас рассказчик. Второй - романтический и яркий, построенный на воспоминаниях его юности.

В самом тексте рассказа можно наблюдать, как все преображается, когда к главному герою приходит любовь. Озеро-болото и разваливающийся дом ему уже не кажутся такими, все его внимание обращено к возлюбленной.

Это яркий пример лирической прозы Бунина, в которой ощущается стремление автора к идеалу. В рассказе открытый финал, читатель понимает, что в душе героя что-то произошло. Но что именно, предстоит определить ему самому.

Каждый читатель отлично помнит фабулу этого известного бунинского рассказа. Некий господин, имя которого так и остается неназванным, со своей также безымянной женой едут на вечернем московском поезде в Севастополь. По дороге поезд останавливается – как раз в том самом месте, где у героя когда-то была любовная история. Его девушку звали Маруся, Руся. Об этой давней истории герой и рассказывает, а некоторые подробности вспоминает позже. Утром они с женой завтракают и продолжают разговор. Фабула весьма незамысловата.

На композиционном же уровне рассказ представляет собой весьма сложно, даже изощренно выстроенный текст, в котором вставная новелла (собственно, сама история с Русей) очень сложно соотносится с ее текстуальным обрамлением. Во вставной новелле мы как читатели слышим голоса повествователя, героя-рассказчика, Руси, а также матери Руси.

Основная часть рассказа начинается и завершается речью повествователя. Однако интересно, что, не считая повествователя, первая и последняя реплика этой части передает голос жены героя: «Послушайте. Почему мы стоим?» и «Как ты груб!».

Теперь перейдем к организации художественного времени и пространства. Обращает на себя внимание очень точное, чрезвычайно конкретизированное описание. Особенно на фоне неопределенности, относящейся к супружеской паре. «В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва-Севастополь остановился на меленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось…». Мы далее еще вернемся к этой фразе.

Пока же замечу, что герои находятся в замкнутом пространстве купе, и этот момент замкнутости несколько раз акцентируется. Так, в первом абзаце упомянуто «опущенное окно вагона». Обратим внимание, что это вагон «первого класса». К этому мы также еще вернемся. В последней фразе всего рассказа вновь упомянуто окно: «и стала смотреть в солнечное окно». Помимо указания на этот вагон, детализировано описание купе, еще более замкнутого пространства. Например, дважды указывается на глазок в двери купе: «Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту». И ближе к финалу: «Он очнулся, открыл глаза – все так же неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из черной темноты сине-лиловый глазок над дверью…».

Что касается художественного времени, то оно организовано автором так, что все события основного текста вмещаются между одиннадцатым часом вечера и утром, когда муж и жена завтракают. История же с Русей происходит «целых двадцать лет тому назад». Ни года, ни дня из этих двадцати лет не описывается.

Как подобное построение текста организует само бытие художественного мира? Либо же сформулируем по-другому: как художественный мир Бунина проступает, является через именно это, и никакое другое, строение текста? Я специально позволил себе такое построение фразы, потому что неверно говорить о «форме и содержании», либо же о «художественных приемах», когда мы пытаемся приблизиться к пониманию произведения.

В той художественной вселенной, которую Бунин разворачивает перед нами, двадцати лет, прошедших после нескольких дней любви Руси и героя, нет вовсе. Подчеркну: неверно утверждать, что эти двадцать лет всего лишь «не изображаются». В бунинском художественном мире этих лет просто нет . Пытаясь разгадать смысл этого текста, мы никак не можем, не имеем права, пройти мимо этого события. Нулевого события. Этот зияющий временной промежуток – пуст. Однако это значимая пустота, она что-то значит и что-то пытается сказать нам, как читателям. Но что?

Обратим внимание, что жена героя и мать Руси неявным образом совпадают в оценке той истории любви, которая захватила героя и молодую девушку. В чем это совпадение? Почему герой перестает рассказывать жене свою историю любви? «Почему же ты не женился на ней? – Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя. – Нет, серьезно? – Ну, потому что я застрелился, а она закололась кинжалом». Дело в том, что жена отказывается признать за Русей – личность, лицо, может быть, даже – лик («Да она и сама была живописна, даже иконописна», — утверждает герой). Жена же видит в Русе тип , а не личность: «Я знаю этот тип . У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть». Как раз это неделикатное низведение индивидуальности до типа, до типового случая останавливает героя, и он не желает больше рассказывать кому-либо свою историю любви. Для жены Руся – именно и только «дачная девица» и, например, ее сухие лодыжки – «костлявые лодыжки».

Любопытно, как подобная уверенность жены в определениях контрастирует с речью героя, что проявляется даже в самых как будто нейтральных обозначениях: «И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту». Сам герой ту же самую реальность обозначает иначе, оставляя некую объемность видения: «…за садом не то озеро, не то болото». Смысловая разница между прозаическим «этим болотом» и поэтической неопределенностью «не то озера, не то болота» очень существенная. Она ровно такая же, как дистанция между Марьей Викторовной (полным обозначением героини, как ее назвала мать) и Русей.

Почему герой именно так прерывает свой рассказ – «потому что предчувствовал, что встречу тебя», «потому что я застрелился, а она закололась кинжалом»? Потому что произнесенные им речевые обороты – это штампы, как раз типовые обозначения обычных и повторяющихся дачных романов. Ему бы, может быть, и хотелось поначалу именно так и представить свою собственную историю, поэтому он и начинает ее, словно продолжая то низведение индивидуальности, личности, лика до типажа, которое задает жена – «Да, всё как полагается» — но выдержать до конца подобное отношение к предмету своей былой любви он не может.

Однако, в сущности, такое же неделикатное низведение всегда неповторимой истории любви до дачного романа, романа-соблазнения, мы видим и со стороны матери Руси. В ее случае уникальная единичность этой любви помещается и истолковывается в вульгарном театральном контексте, и, тем самым, уничтожается: «Негодяй, ей не быть твоею! Только через мой труп перешагнет она к тебе! Негодяй, вон из моего дома!». Все эти слова – мертвые штампы, театральная вульгаризация любовной истории. Не случайно повествователь во время фарсовой сцены выстрела матери в героя замечает – «оглушительно выстрелила из старинного пистолета, которым Петя пугал воробьев…». Отсюда и соответствующий театральный реквизит: шелковый халат, сафьяновые туфли. Отсюда и театральные угрозы: «Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, сброшусь с крыши!». Довольно сложно повеситься и сброситься с крыши одновременно, как утверждает мать, «в тот же день».

В бунинском рассказе есть один персонаж, который своей похвальной скромностью резко контрастирует с женой и матерью. Это – петух , «вдруг… вбежавший из сада со стуком коготков по полу в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность. Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись, точно из деликатности , побежал назад под дождь с опущенным блестящим хвостом…». Точно из деликатности ! Петух — деликатный, а близкие люди – нет.

Теперь вернемся к пространственно-временной организации произведения. Что такое путь вообще и железная дорога, в частности? Конечно же, это метафора человеческой жизни. В первой фразе текста манифестируется устойчивая солидность жизни героя. Она подчеркивается не только тем, что господин едет отдыхать на юг, в очень недешевый тогда Крым (который был, например, дороже Ниццы), в вагоне первого класса. Эта устойчивость вербально акцентуируется повествователем и статуарным изображением: «Он облокотился на окно, она на его плечо». Очевидно, «жизнь удалась». Во всяком случае, по сравнению с теми временами, когда господин был бедным студентом. Ведь вполне обеспеченные студенты репетиторством у таких небогатых людей, как родители Руси, не занимаются. Да и сама героиня одета не столько в «русском стиле», сколько «в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан». Вероятно, отсюда и соответствующая обувь: «крестьянские чуньки на босу ногу». Значит, тогда и студент был беден. Отсюда и фраза Руси о «гадком одеколоне», которым пахнет его картуз.

Теперь же жизненный путь господина кажется таким прочным, надежным и, главное, предсказуемым, как называемый повествователем маршрут «Москва-Севастополь». Эта распланированная во всех ее мелочах жизнь. Поэтому жена и спрашивает недовольно кондуктора: «Послушайте. Почему мы стоим?». И далеко не случайно о той остановке, о которой мы как читатели узнаем, сказано: «остановки не полагалось », она незапланированная. Этой истории с Русей вообще-то не должно было быть, да господин давно уже и забыл о ней. Ведь ближе к финалу он употребляет именно это слово: «…как же он забыл».

Но что такое одиннадцатый час (вечера)? В нехудожественной прозаической реальности это вполне нейтральное обозначение времени. А в бунинском художественном мире? Это отсылка к финалу жизни, к ее концу: еще немного – и «часы деревянные прохрипят мой двенадцатый час», как сказал другой поэт. «Двенадцатый час» – это смерть. Поэтому символика могильного глазка над дверью купе весьма красноречива. Незапланированная остановка, как и кондуктор с красным фонарем, в мире Бунина являются текстуальными маркерами финальности человеческой жизни. Так сталкивается запланированная поездка, устойчивая жизнь со всегда нежданной незапланированной ее остановкой .

Однако в эпилоге мы видим солнечный свет, завтрак и другие атрибуты жизни. Значит, не финал? Тогда почему герой с утра, как ядовито замечает жена, столько пьет – за завтраком: «Это уже, кажется, пятая рюмка». Почему именно здесь (и единственный раз в тексте) звучит латынь: «Аmata nobis quantum amabitur nulla»? C кем говорит герой? Разве с женой? Нет: «Этого тебе не нужно знать». Тогда с кем? Может быть, с вечностью? Герой подвел итоги своей жизни. Он подвел их ночью, когда незаметно для читателя наступил уже не упомянутый повествователем одиннадцатый , а неупомянутый двенадцатый час. «Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет». Никакая другая, стихотворная строка Катулла призвана засвидетельствовать непреложность этого итога.

По-видимому, значимое отсутствие всякого упоминания о том, как прошли последующие годы, означают в данном случае то, что на самом деле ничего важного и существенного и не было в жизни героя все эти двадцать лет. А что же было? А было лишь то, что вначале им воспринято как незапланированная остановка на пути к стабильности и преуспеванию, было когда-то осмыслено и им как «дачный роман». Но на самом деле вся последующая жизнь оказалась не имеющей никакого собственного смысла, а то, что имеет смысл, – это воспоминаемая история любви.

Теперь уместно вернуться к разграничению фабульной канвы и композиционной организации текста. На уровне фабулы происходит двойное предательство, двойное отступничество. Герой предал свою возлюбленную не только тем, что и не попытался побороться за ее любовь (как и многие другие мужские персонажи в «Темных аллеях»), но и тем, что он на двадцать лет забыл Русю и самое главное, что с ней связано: «Да, ведь были еще и журавли — как же он забыл о них!». Вот с ужом в лодке герой вполне справился («Но какой вы молодец! Как вы его здорово стукнули!»), а с Русей – нет. Однако не нужно упускать из виду, что и Руся предала его. Уже после ее слов: «Теперь мы муж с женой» и признания в любви, она делает свой выбор: «Марья Викторовна, выбирайте: мать или он! — Вы, вы, мама…».

Однако так происходит только на фабульном уровне, где Руся становится «Марьей Викторовной». Потому что на уровне композиции и на уровне сюжета оба отступничества преодолеваются и преображаются в этом художественном мире в нечто совершенно иное. Выше уже подчеркивалось: основной текст построен таким образом, что его начинает и завершает слово повествователя, а если говорить о персонажах, то голос жены. Это в данном случае непреображенная, вульгарная повседневность. Но вставная новелла, прерываемая вторжениями этой повседневности в поэтический мир, населенный Русей, журавлями, ужами и страшными козерогами, завершается не отречением Руси – «Вы, вы, мама…», а иначе. Ее завершает именно признание в любви : «А я так люблю тебя теперь, что мне нет ничего милее даже вот этого запаха внутри картуза, запаха твоей головы и твоего гадкого одеколона». Именно эта реплика и завершает вставную новеллу, предшествуя эпилогу, который начинается так: «За Курском, в вагоне-ресторане…». Поэтому подлинное эстетическое завершение этой истории любви, не фабульное, а композиционное и сюжетное — не отречение, а, напротив того, признание — «мне нет ничего милее» — неявным образом корреспондирует с последующей катулловской чеканной строкой: «Аmata nobis quantum amabitur nulla» .

Однако ведь и герой в конце концов вспомнил всё. Оттого-то, вспомнив, он и пьет с утра пятую рюмку коньяка. Солнечное окно в данном случае имеет негативные коннотации, а поэтические темные ночи – позитивные. Руся, ассоциативно воплощающая поэтическую сторону России, сама является частью волшебного мира, в котором с треском летают бессонные стрекозы, мира, где «что-то шуршало, ползло, пробиралось…». Поэтому журавли и «только ее одну подпускали к себе». У Руси «узкий правильный нос, черные глаза, черные брови…», а также, как уже было отмечено, «лодыжки и начало ступни… всё сухое ». Она внешне сама напоминает этих журавлей, у которых «трости ног не в меру длинны и тонки», и герой-рассказчик вспоминает их «прекрасные и грозные черные зрачки». Эти журавли своими большими клювами «с одного удара убивали ужей», которых так боялась Руся. Однако журавли, пара журавлей, та пара , которой могли бы стать, но так и не стали герой и Руся, «с очень строгим, но благосклонным любопытством смотрели на нее сверху, когда она, мягко и легко разбежавшись к ним в своих разноцветных чуньках, вдруг садилась перед ними на корточки, распустивши на влажной и теплой зелени прибрежья свой желтый сарафан, и с детским задором заглядывала в их прекрасные и грозные зрачки». Замечу тут же, что, разумеется, желтый сарафан и зелень прибрежья образуют абсолютно гармоничную цветовую гамму. И это-то волшебство совсем забыл господин, что так поразило в конце концов и так потрясло его самого.

"Руся". И. Бунин.

В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва — Севастополь остановился на маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором пути. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила:
— Послушайте. Почему мы стоим?
Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.
На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача.
Он облокотился на окно, она на его плечо.
— Однажды я жил в этой местности на каникулах, — сказал он. — Был репетитором в одной дачной усадьбе, верстах в пяти отсюда. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, — хозяева были люди обедневшие, — за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега.
— И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту.
— Да, все, как полагается. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее всего больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет... Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, — то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет. И везде невообразимая тишина — только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, — оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно.
Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошел в купе, осветил его и стал готовить постели.
— Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была?
— Худая, высокая. Носила желтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетенные из какой-то разноцветной шерсти.
— Тоже, значит, в русском стиле?
— Думаю, что больше всего в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная черная коса на спине, смуглое лицо с маленькими темными родинками, узкий правильный нос, черные глаза, черные брови... Волосы сухие и жесткие, слегка курчавились. Все это, при желтом сарафане и белых кисейных рукавах сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках — все сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями.
— Я знаю этот тип. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть.
— Возможно. Тем более что лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает то нож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь.
— А отец?
— Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.
Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал спокойной ночи.
— А как ее звали?
— Руся.
— Это что же за имя?
— Очень простое — Маруся.
— Ну и что же, ты был очень влюблен в нее?
— Конечно, казалось, что ужасно.
— А она?
Он помолчал и сухо ответил:
— Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать. Я ужасно устал за день.
— Очень мило! Только даром заинтересовал. Ну, расскажи хоть в двух словах, чем и как ваш роман кончился.
— Да ничем. Уехал, и делу конец.
— Почему же ты не женился на ней?
— Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.
— Нет, серьезно?
— Ну, потому, что я застрелился, а она закололась кинжалом...
И, умывшись и почистив зубы, они затворились в образовавшейся тесноте купе, разделись и с дорожной отрадой легли под свежее глянцевитое полотно простынь и на такие же подушки, все скользившие с приподнятого изголовья.
Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето...
На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок — эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблуков, все тело ее волновалось под желтым сарафаном. Сарафан был широкий, легкий, и в нем так свободно было ее долгому девичьему телу. Однажды она промочила в дождь ноги, вбежала из сада в гостиную, он кинулся разувать и целовать ее мокрые узкие ступни — подобного счастья не было во всей его жизни. Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями, в потемневшем доме все спали после обеда — и как страшно испугал его и ее какой-то черный с металлически-зеленым отливом петух в большой огненной короне, вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по полу в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность. Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись, точно из деликатности, побежал назад под дождь с опущенным блестящим хвостом...
Первое время она все приглядывалась к нему; когда он заговаривал с ней, темно краснела и отвечала насмешливым бормотанием; за столом часто задевала его, громко обращаясь к отцу:
— Не угощайте его, папа, напрасно. Он вареников не любит. Впрочем, он и окрошки не любит, и лапши не любит, и простоквашу презирает, и творог ненавидит.
По утрам он был занят с мальчиком, она по хозяйству — весь дом был на ней. Обедали в час, и после обеда она уходила к себе в мезонин или, если не было дождя, в сад, где стоял под березой ее мольберт, и, отмахиваясь от комаров, писала с натуры. Потом стала выходить на балкон, где он после обеда сидел с книгой в косом камышовом кресле, стояла, заложив руки за спину, и посматривала на него с неопределенной усмешкой:
— Можно узнать, какие премудрости вы изволите штудировать?
— Историю Французской революции.
— Ах, бог мой! Я и не знала, что у нас в доме оказался революционер.
— А что ж вы свою живопись забросили?
— Вот-вот и совсем заброшу. Убедилась в своей бездарности.
— А вы покажите мне что-нибудь из ваших писаний.
— А вы думаете, что вы что-нибудь смыслите в живописи?
— Вы страшно самолюбивы.
— Есть тот грех...
Наконец предложила ему однажды покататься по озеру, вдруг решительно сказала:
— Кажется, дождливый период наших тропических мест кончился. Давайте развлекаться. Душегубка наша, правда, довольно гнилая и с дырявым дном, но мы с Петей все дыры забили кугой...
День был жаркий, парило, прибрежные травы, испещренные желтыми цветочками куриной слепоты, были душно нагреты влажным теплом, и над ними низко вились несметные бледно-зеленые мотыльки.
Он усвоил себе ее постоянный насмешливый тон и, подходя к лодке, сказал:
— Наконец-то вы снизошли до меня!
— Наконец-то вы собрались с мыслями ответить мне! — бойко ответила она и прыгнула на нос лодки, распугав лягушек, со всех сторон зашлепавших в воду, но вдруг дико взвизгнула и подхватила сарафан до самых колен, топая ногами:
— Уж! Уж!
Он мельком увидал блестящую смуглость ее голых ног, схватил с носа весло, стукнул им извивавшегося по дну лодки ужа и, поддев его, далеко отбросил в воду.
Она была бледна какой-то индусской бледностью, родинки на ее лице стали темней, чернота волос и глаз как будто еще чернее. Она облегченно передохнула:
— Ох, какая гадость! Недаром слово ужас происходит от ужа. Они у нас тут повсюду, и в саду, и под домом... И Петя, представьте, берет их в руки!
Впервые заговорила она с ним просто, и впервые взглянули они друг другу в глаза прямо.
— Но какой вы молодец! Как вы его здорово стукнули!
Она совсем пришла в себя, улыбнулась и, перебежав с носа на корму, весело села. В своем испуге она поразила его красотой, сейчас он с нежностью подумал: да она совсем еще девчонка! Но, сделав равнодушный вид, озабоченно перешагнул в лодку и, упирая веслом в студенистое дно, повернул ее вперед носом и потянул по спутанной гуще подводных трав на зеленые щетки куги и цветущие кувшинки, все впереди покрывавшие сплошным слоем своей толстой, круглой листвы, вывел ее на воду и сел на лавочку посередине, гребя направо и налево.
— Правда хорошо? — крикнула она.
— Очень! — ответил он, снимая картуз, и обернулся к ней: — Будьте добры кинуть возле себя, а то я смахну его в это корыто, которое, извините, все-таки протекает и полно пьявок.
Она положила картуз к себе на колени.
— Да не беспокойтесь, киньте куда попало.
Она прижала картуз к груди:
— Нет, я его буду беречь!
У него опять нежно дрогнуло сердце, но он опять отвернулся и стал усиленно запускать весло в блестевшую среди куги и кувшинок воду.
К лицу и рукам липли комары, кругом все слепило теплым серебром: парный воздух, зыбкий солнечный свет, курчавая белизна облаков, мягко сиявших в небе и в прогалинах воды среди островов из куги и кувшинок; везде было так мелко, что видно было дно с подводными травами, но оно как-то не мешало той бездонной глубине, в которую уходило отраженное небо с облаками. Вдруг она опять взвизгнула — и лодка повалилась набок: она сунула с кормы руку в воду и, поймав стебель кувшинки, так рванула его к себе, что завалилась вместе с лодкой — он едва успел вскочить и поймать ее под мышки. Она захохотала и, упав на корму спиной, брызнула с мокрой руки прямо ему в глаза. Тогда он опять схватил ее и, не понимая, что делает, поцеловал в хохочущие губы. Она быстро обняла его за шею и неловко поцеловала в щеку...
С тех пор они стали плавать по ночам. На другой день она вызвала его после обеда в сад и спросила:
— Ты меня любишь?
Он горячо ответил, помня вчерашние поцелуи в лодке:
— С первого дня нашей встречи!
— И я, — сказала она. — Нет, сначала ненавидела — мне казалось, что ты совсем не замечаешь меня. Но, слава богу, все это уже прошлое. Нынче вечером, как все улягутся, ступай опять туда и жди меня. Только выйди из дому как можно осторожнее — мама за каждым шагом моим следит, ревнива до безумия.
Ночью она пришла на берег с пледом на руке. От радости он встретил ее растерянно, только спросил:
— А плед зачем?
— Какой глупый! Нам же будет холодно. Ну, скорей садись и греби к тому берегу...
Всю дорогу они молчали. Когда подплыли к лесу на той стороне, она сказала:
— Ну вот. Теперь иди ко мне. Где плед? Ах, он подо мной. Прикрой меня, я озябла, и садись. Вот так... Нет, погоди, вчера мы целовались как-то бестолково, теперь я сначала сама поцелую тебя, только тихо, тихо. А ты обними меня... везде...
Под сарафаном у нее была только сорочка. Она нежно, едва касаясь, целовала его в края губ. Он, с помутившейся головой, кинул ее на корму. Она исступленно обняла его...
Полежав в изнеможении, она приподнялась и с улыбкой счастливой усталости и еще не утихшей боли сказала:
— Теперь мы муж с женой. Мама говорит, что она не переживет моего замужества, но я сейчас не хочу об этом думать... Знаешь, я хочу искупаться, страшно люблю по ночам...
Через голову она разделась, забелела в сумраке всем своим долгим телом и стала обвязывать голову косой, подняв руки, показывая темные мышки и поднявшиеся груди, не стыдясь своей наготы и темного мыска под животом. Обвязав, быстро поцеловала его, вскочила на ноги, плашмя упала в воду, закинув голову назад, и шумно заколотила ногами.
Потом он, спеша, помог ей одеться и закутаться в плед. В сумраке сказочно были видны ее черные глаза и черные волосы, обвязанные косой. Он больше не смел касаться ее, только целовал ее руки и молчал от нестерпимого счастья. Все казалось, что кто-то есть в темноте прибрежного леса, молча тлеющего кое-где светляками, — стоит и слушает. Иногда там что-то осторожно шуршало. Она поднимала голову:
— Постой, что это?
— Не бойся, это, верно, лягушка выползает на берег. Или еж в лесу...
— А если козерог?
— Какой козерог?
— Я не знаю. Но ты только подумай: выходит из лесу какой-то козерог, стоит и смотрит... Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости!
И он опять прижимал к губам ее руки, иногда как что-то священное целовал холодную грудь. Каким совсем новым существом стала она для него! И стоял и не гас за чернотой низкого леса зеленоватый полусвет, слабо отражавшийся в плоско белеющей воде вдали, резко, сельдереем, пахли росистые прибрежные растения, таинственно, просительно ныли невидимые комары — и летали, летали с тихим треском над лодкой и дальше, над этой по-ночному светящейся водой, страшные, бессонные стрекозы. И все где-то что-то шуршало, ползло, пробиралось...
Через неделю он был безобразно, с позором, ошеломленный ужасом совершенно внезапной разлуки, выгнан из дому.
Как-то после обеда они сидели в гостиной и, касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах «Нивы».
— Ты меня еще не разлюбила? — тихо спрашивал он, делая вид, что внимательно смотрит.
— Глупый. Ужасно глупый! — шептала она.
Вдруг послышались мягко бегущие шаги — и на пороге встала в черном шелковом истрепанном халате и истертых сафьяновых туфлях ее полоумная мать. Черные глаза ее трагически сверкали. Она вбежала, как на сцену, и крикнула:
— Я все поняла! Я чувствовала, я следила! Негодяй, ей не быть твоею!
И, вскинув руку в длинном рукаве, оглушительно выстрелила из старинного пистолета, которым Петя пугал воробьев, заряжая его только порохом. Он, в дыму, бросился к ней, схватил ее цепкую руку. Она вырвалась, ударила его пистолетом в лоб, в кровь рассекла ему бровь, швырнула им в него и, слыша, что по дому бегут на крик и выстрел, стала кричать с пеной на сизых губах еще театральнее:
— Только через мой труп перешагнет она к тебе! Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома! Марья Викторовна, выбирайте: мать или он!
Она прошептала:
— Вы, вы, мама...
Он очнулся, открыл глаза — все так же неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из черной темноты сине-лиловый глазок над дверью, и все с той же неуклонно рвущейся вперед быстротой несся, пружиня, качаясь, вагон. Уже далеко, далеко остался тот печальный полустанок. И уж целых двадцать лет тому назад было все это — перелески, сороки, болота, кувшинки, ужи, журавли... Да, ведь были еще журавли — как же он забыл о них! Все было странно в то удивительное лето, странна и пара каких-то журавлей, откуда-то прилетавших от времени до времени на прибрежье болота, и то, что они только ее одну подпускали к себе и, выгибая тонкие, длинные шеи, с очень строгим, но благосклонным любопытством смотрели на нее сверху, когда она, мягко и легко разбежавшись к ним в своих разноцветных чуньках, вдруг садилась перед ними на корточки, распустивши на влажной и теплой зелени прибрежья свой желтый сарафан, и с детским задором заглядывала в их прекрасные и грозные черные зрачки, узко схваченные кольцом темно-серого райка. Он смотрел на нее и на них издали, в бинокль, и четко видел их маленькие блестящие головки, — даже их костяные ноздри, скважины крепких, больших клювов, которыми они с одного удара убивали ужей. Кургузые туловища их с пушистыми пучками хвостов были туго покрыты стальным опереньем, чешуйчатые трости ног не в меру длинны и тонки — у одного совсем черные, у другого зеленоватые. Иногда они оба целыми часами стояли на одной ноге в непонятной неподвижности, иногда ни с того ни с сего подпрыгивали, раскрывая огромные крылья; а не то важно прогуливались, выступали медленно, мерно, поднимали лапы, в комок сжимая три их пальца, а ставили разлато, раздвигая пальцы, как хищные когти, и все время качали головками... Впрочем, когда она подбегала к ним, он уже ни о чем не думал и ничего не видел — видел только ее распустившийся сарафан, смертной истомой содрогаясь при мысли о ее смуглом теле под ним, о темных родинках на нем. А в тот последний их день, в то последнее их сидение рядом в гостиной на диване, над томом старой «Нивы», она тоже держала в руках его картуз, прижимала его к груди, как тогда, в лодке, и говорила, блестя ему в глаза радостными черно-зеркальными глазами:
— А я так люблю тебя теперь, что мне нет ничего милее даже вот этого запаха внутри картуза, запаха твоей головы и твоего гадкого одеколона!
За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему:
— Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Все еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?
— Грущу, грущу, — ответил он, неприятно усмехаясь. — Дачная девица... Amata nobis quantum amabitur nulla! 1
— Это по-латыни? Что это значит?
— Этого тебе не нужно знать.
— Как ты груб, — сказала она, небрежно вздохнув, и стала смотреть в солнечное окно.

В Грассе, на Лазурном берегу, во время страшной войны к Бунину пришло вдохновение. Он написал сборник рассказов «Темные аллеи», который позже считал своим лучшим произведением. Это щемящие сердце рассказы о любви, которая всегда кончается трагически. Именно это придает всем рассказам многомерность и наполнение.

Вторую часть сборника открывает коротким рассказом Бунин - «Руся», краткое содержание которого описывает внезапную любовь двух совершенно юных девушки и юноши.

Незапланированная остановка

Поезд только-только отъехал от Москвы и внезапно остановился под Подольском, пережидая встречный курьерский. Из купе вышли двое, солидные дама и господин, которые остановились у приоткрытого окна.

Мужчина неожиданно сказал, что в молодости жил в этих скучных местах, подрабатывая репетитором. Дама с некоторой долей ядовитости предположила, что там была скучающая девица. Мужчина согласился только отчасти. Сказал, что девушка совсем не скучала, и они по ночам катались на старой протекающей лодке по заросшему болотистому озеру. И кругом - только тишина, писк комаров, и везде летают стрекозы. Дама продолжала расспрашивать о внешности девушки с некоторой долей ревности и обиды, потому что раньше никогда о ней не слышала. Так продолжает свой рассказ Бунин «Руся». Краткое содержание будет состоять в показе неизбежности быстрого конца этой едва зародившейся любви. Мужчина сухо отвечал на расспросы жены о внешности девушки, которая была смугла, темна и строга лицом, как на иконах, с длинной черной косой и по бедности ходившей в простом желтом сарафане. Внешне она походила на мать, которая была женщиной странной и меланхоличной, молчаливой. В ее обществе молодой человек, бывший репетитором их младшего сына, чувствовал себя напряженно. Поезд тронулся, и муж с женой направились в купе. Женщина продолжала допрашивать, почему они не поженились. Чтобы отвязаться, мужчина довольно грубо сказал, что он уехал, и все закончилось.

Нахлынувшие воспоминания

Жена быстро заснула, а муж лежал и курил, и перед ним из глубин подсознания всплывали драгоценные картины прошлого, которые он навсегда, казалось, спрятал, но которые встали сейчас въявь. Так продолжает повесть Бунин «Руся» (краткое содержание рассказа можно описать словами другого поэта: мое былое встало, как вчера.) Вот летний дождь. Руся, вся промокшая под свежим пахучим густым дождем и бесконечно красивая, вбегает в комнату, и юноша, обезумевший от невыразимого счастья, бросается снимать с нее промокшую обувь. И забежавший в это время черный с металлически-зеленым отливом петух, - все осталась в памяти. Самая незначительная подробность.

Как начинался роман

Руся первая обратила внимание на молодого человека. У нее у первой появилось желание привлечь его внимание. Ее чувство как бы индуцировало не ждавшего ничего молодого человека. Он только отвечал на ее действия, не проявляя инициативы сам. Как показывает Бунин, Руся (краткое содержание рассказа об этом говорит) со всем нерастраченным пылом юности отдалась пришедшему к ней чувству. Она кокетливо с юношей заигрывала, расспрашивая, что он читает, иронизировала по каждому поводу, ожидая ответа, и, наконец, пригласила его покататься на лодке. Опасаясь отказа своему чувству, она усвоила постоянный насмешливый тон в разговоре: ну, не заинтересуется мной, и не очень-то мне и надо.

Первая поездка на лодке

Только на лодке, когда из нее юноша выбросил огромного ужа, Руся впервые заговорила просто, как сейчас сказали бы, без «приколов», и они впервые посмотрели друг другу в глаза. Руся и раньше поражала красотой, но сейчас он подумал о ней впервые с нежностью.

А она взяла его картуз, прижала к груди и пообещала его беречь. Снова сердце юноши дрогнуло. Вдруг ненадежная старая лодка стала заваливаться, и молодые люди невольно оказались совсем рядом. Поцелуи оказались неизбежными у этой не ведавшей, что она творит, пары. Так говорит Бунин. Руся, краткое содержание рассказа являет это со всей полнотой, совершенно забылась в своем счастье.

Катанье по ночам

На следующий день в саду Руся его спросила о том, любит ли он. И, не отдавая себе отчета, молодой человек соврал, что с первой встречи. А ведь, как показывает Бунин, не было этого. Девушка его первоначально заинтересовала мало. Только приложенные ею усилия вызвали его внимание и ответное чувство. Ночью Руся (Бунин) - краткое содержание не может упустить эту деталь - соблюдая осторожность, потому что за ней следит мама, пришла к лодке с пледом, чтобы они не замерзли и уплыли на другой берег. Молодые люди были совсем одни. И опять Руся проявила инициативу, расстелив плед и притянув юношу к себе.

Тонко и целомудренно опишет Бунин проявление их любви и наивные слова Руси, что теперь они женаты. Счастье обоих было хрупкое и нестерпимое - это краткое содержание рассказа «Руся». Бунин нашел такие слова о юной паре, что веришь в чистоту и наивность молодости.

Позорный конец

Прошла всего неделя, и молодые люди сидели в доме и рассматривали картинки. Вдруг мягкими шагами в комнату ворвалась мать Руси с пугачом в руках, которым пугали воробьев, и выстрелила, потом ударила молодого человека в лоб и стала громко кричать, что Руся навсегда останется с ней: «Выбирай, дочь, или он, или я».

Снова в вагоне

Да, все это было, да только двадцать лет назад. Осталась горечь несбывшегося. В ресторане он много пил, жена была привычной и неизбежной, с которой он не испытывал полноты жизни. Обыденная дюжинная женщина, с которой можно только спокойно существовать. Того счастья, которое описал Бунин "Руся"), краткое содержание рассказа это показывает, у него нет и никогда не будет. О неизбежности конца надо помнить даже в самые сладкие моменты. Любовь - одно из самых наших трагических чувств.

В одиннадцать часов вечера скорый поезд Москва-Севастополь останавливается на маленькой станции. В вагоне первого класса к окну подходят господин и дама -- муж и жена. Он облокачивается на окно, она на его плечо.

Господин рассказывает, что когда-то жил в этой местности на каникулах -- был репетитором в одной дачной усадьбе. Он вспоминает скучную местность, очень запущенный и бедный дом в русском дачном стиле, за домом столь же запущенный сад, а за ним не то озеро, не то болото с плоскодонкой возле топкого берега. На ней господин катал по ночам девушку в бедном ситцевом сарафане и крестьянских чуньках на босу ногу.

Девушка Маруся, которую в семье звали Русей, была художницей, училась в Строгановском училище живописи. Она и сама была живописна: длинная чёрная коса, смуглое лицо с маленькими тёмными родинками, узкий правильный нос, чёрные глаза и брови и слегка вьющиеся волосы.

Девушка «лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде чёрной меланхолии». Отец -- отставной военный, «тоже молчаливый и сухой». Прост и мил был только их сын, которого учил рассказчик.

Жена спрашивает, был ли её спутник влюблён в Русю. Он отвечает -- ужасно. Руся тоже была в него влюблена, или ей это казалось. Господин предлагает даме пойти спать, но та хочет знать, чем кончился этот роман. Он отвечает, что просто уехал, а не женился потому, что предчувствовал встречу с супругой. И вот жена засыпает, а он не спит, курит и вспоминает то лето. Вначале Руся приглядывалась к нему, потом начала разговаривать. Наконец предложила ему покататься по озеру. Лодка была гнилая, с дырявым, небрежно заделанным, дном и одним веслом. Рассказчик попросил Русю положить свой картуз рядом, на скамейку, но девушка прижала его к груди и сказала, что будет беречь. У рассказчика «нежно дрогнуло сердце». Прогулка кончилась поцелуем.

На другой день в саду они объяснились друг другу в любви. Руся велела ждать её вечером на том же месте, но быть поосторожней: мать следит за каждым её шагом.

Ночью они встретились на берегу. На руке у неё был плед. Они сели в лодку и поплыли к лесу на противоположном берегу. Между ними происходит близость: «Он, с помутившейся головой, кинул её на корму. Она исступлённо обняла его...». Через неделю рассказчика безобразно, с позором выгнали из дома. Следившая за ними полоумная мать Руси кинулась на них, когда они сидели после обеда в гостиной и, касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах «Нивы» и тихо говорили о любви.

У ученика рассказчика был старинный пистолет, который он заряжал только порохом и пугал воробьёв. Безумная мамаша выстрелила в рассказчика, ударила его пистолетом в лоб и закричала с пеной на губах: «Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома!». Она заставила Русю выбирать между ней и любимым. Девушка выбрала мать. Целых двадцать лет прошло с тех пор, и вот рассказчик снова здесь. После завтрака он пьёт кофе в вагоне-ресторане. Жена удивляется, что он добавляет в кофе так много коньяка, и предполагает, что муж всё ещё грустит, вспоминая «свою дачную девицу с костлявыми ступнями». Неприятно усмехаясь, он подтверждает: «Грущу, грущу...».